Переселенцы

В это утро Герасим Афанасьевич сделал, конечно, более десяти верст, бегая по одному только двору. Седая голова его появлялась почти в одно время во всех окнах огромного дома, и голос его, ободрявший рабочих, неумолкаемо раздавался в саду, в комнатах и во всех концах двора. До приезда оставалось еще два дня, но старик торопился, боясь дождя, который грозил с минуты на минуту оборваться с неба. Появляясь на пороге дома, управитель всякий раз с беспокойством поглядывал на сивые облака и всякий раз, делая вид, будто не замечает крупных капель, которые падали ему на нос, с удвоенною суетливостью обращался к работникам:

– Ну-ка, братцы, не зевай, не зевай! половину уж дела сделали – молодцы!.. Софрон, вон там щепку забыл, подбери поди – нехорошо. Дружней, ребята, дружней! надо убраться до дождя; время и без того мало: дождик пойдет – не успеем.

– И без того уж давно каплет, Герасим Афанасьич, – заметил, осклабляясь, молодой парень.

– Где?.. разве идет? Это так! – подхватил управитель, торопливо снимая пальцем каплю с кончика носа, – а что за беда, если и идет? пускай его! Не сахарные, не растаем. Ну-ка, братцы, полно, полно! Надо так сделать, чтоб заслужить от господ благодарность. Видите, какую они нам честь делают, что к нам едут! Мало ли у них вотчин-то, а небось в Марьинское собрались: это значит, нас любят! Ну, живо! живо!

И Герасим Афанасьевич, чтоб не получить замечания о дожде, который не на шутку начинал падать, поспешно удалился в другую сторону, шел к скотному двору, обходил службу, появлялся в доме или направлялся к старому маляру, который тотчас же принимал мрачный вид и начинал тыкать своим помазком в решетку. Наконец дождь так усилился, что сам Герасим Афанасьевич убедился в невозможности продолжать работу.

– Ну, братцы, делать нечего; так, знать, богу угодно! – сказал он, снова появляясь на середине двора. – Вот что, ребята, погодите-ка на минуту: бабы пускай идут по домам, а вы постойте; надо нам кой о чем переговорить. Эй, сходи кто-нибудь за теми, которые в саду работают, зови сюда, скорее! – заключил старик, принимаясь почесывать переносицу и расхаживая с озабоченным видом мимо собравшихся в кучу мужиков.

Немного погодя из саду показалась другая толпа, также с граблями и скребками; все обступили полукругом управителя.

– Вот, братцы, – начал он, весело оглядывая присутствовавших, – господа делают нам великую честь, к нам едут. Смотрите же, братцы, держать себя как можно в аккурате: ни пьянства чтоб этого не было, ни шума, ни шалостей никаких; господа этого не любят, оборони помилуй! Вот еще о чем я вам хотел сказать: вот вы теперь молчите, а приедут господа, полезете к ним со всяким вздором – уж это беспременно… это нехорошо, и господам будет не в удовольствие. Так вот что, братцы: если у кого есть теперь просьбы какие, недостатки или жалобы, лучше теперь говорите, потому, главная причина, не надо этим господ беспокоить… Если в чем сам не смогу помочь, не в моей будет власти, скажите только, все равно я господам передам. Вы меня знаете: значит, веру можете дать; уж я этого никак не сделаю, чтоб, примерно, придет кто из вас да скажет: то-то и то-то, а я пошел бы, примерно, к господам да сказал другое… это уж на что хуже! Главная причина, не надо самим вам ходить, не надо господ беспокоить – вот что!

– Знамо не годится, на что ж ходить? Мы сами знаем! – послышалось с разных концов толпы.

– Ну, то-то же! об том и я говорю, братцы, что нехорошо, – подхватил Герасим Афанасьевич, поглаживая ладонью мокрую голову (дождик усиливался с каждой минутой), – так если у кого надобность есть, говорите теперь, – добавил он, отступая шаг и закидывая руки за спину.

С самого начала этой речи несколько мужиков протискались вперед; в числе их особенно бросался в глаза долговязый, желтоголовый Морей. С последними словами управителя он неожиданно замахал руками и заговорил скороговоркою:

– Вели крупу отдать, Герасим Афанасьич! Тимофей Лапша взял – не отдает! Я и то господам хотел жаловаться. Спроси у любого – сами нуждаемся; вели отдать.

– Да ты толком говори, не разберешь никак. Какая крупа?

– Лапша, то есть, так прозывается, Лапша взял… самим надобно, – подхватил было Морей, снова одушевляясь, но Герасим Афанасьевич не дослушал его и обратился к лысому Карпу Ивановичу, который в свою очередь выступил вперед:

– Тебе что?..

– Да вот тоже насчет денег, Герасим Афанасьич: взял – не отдает! говорит: «нетути!», о святой еще взял…

– Кто?

– Все тот же Лапша.

– Брат того, который бежал, тот самый! Они все в однова, весь ихний род такой! – вмешался вдруг кузнец Пантелей.

– Эх! ведь вот вы какие! сами дадите зря, без толку, потом жалуетесь! – произнес управитель, не обратив внимания на замечание кузнеца. – Эй, Лапша! поди-ка, брат, сюда! – промолвил он, отыскивая его глазами.