Переселенцы

Во весь остаток этого утра Тимофей тщательно избегал встречи с женою. Когда время обеда соединило их вместе, усадило за один узенький стол друг против дружки, Тимофей и тогда старался не смотреть на жену; он не переставал кашлять, всячески норовил показать, что ему сильно нездоровится. Беспокойный, встревоженный вид его, точно, легко было принять за нездоровье. Катерину все это мало трогало; она также, казалось, избегала взглядов его и разговоров. Но сколько мрачны и молчаливы были отец с матерью, столько веселы и говорливы были дети; особенно отличалась на этот раз Маша, старшая дочь Катерины. Всегда спокойная и тихая, она теперь на себя была не похожа: с той самой минуты, как отец, возвращаясь домой, сказал ей о приходе Ивана в Марьинское, она вдруг повеселела. Откуда что взялось у нее: она неумолкаемо смеялась с маленькими братьями, ходила по всему дому, деятельно пособляла матери в хозяйственных хлопотах, причесала и повязала платком голову безумной Дуни, которая в эти два дня совсем почти не была дома; даже теперь, во время обеда, Маша говорила и смеялась больше других; но отец и мать, занятые каждый своими мыслями, не заметили этой внезапной перемены.

Тимофей поднялся с лавки прежде всех; он вышел в огород, прошелся раза два-три взад и вперед по тропинке, вошел потом в ригу и лег на солому. Но ему что-то не спалось: сколько ни ворочался он с боку на бок, сколько ни лежал с закрытыми глазами – сон не являлся. Он снова вернулся в избу и взлез на печку; но и там ему было как-то неловко; то же самое повторилось и на полатях и на лавке; словом, куда ни переходил он, куда ни укладывался – нигде не лежалось. Соскучившись, видно, перекладываться с места на место, взял он шапку и вышел на двор; но ему не стоялось точно так же, видно, как и не лежалось; со двора перешел он в огород, из огорода снова перешел на двор; подойдет к лугу, поглядит-поглядит, потрясет головою и снова идет к дому. В одну из этих прогулок он встретился с Петей.

– Куда ты, батя? – спросил мальчик, взглянув на шапку отца.

При этом вопросе Лапша поперхнулся, и кашель одолел его до того, что он долго потом держался обеими руками за грудь.

– Хотел вот пройти в лес… – сказал он, боязливо поглядывая на стороны, – я чай, теперь, после дождя-то, грибов много…

– Возьми меня с собою! – весело крикнул мальчик, как бы зная вперед, что отказа не будет.

– Ладно… пойдем… – возразил Лапша, сопровождая каждое слово тяжелым покрякиваньем и беспокойными взглядами. – В избе есть кто-нибудь? – примолвил он.

– Нет, ушли все. Мама и Маша пошли к пруду: братья на улице с ребятами.

– Пойдем-ка в избу, – сказал отец, оглядывая мальчика щурившимися глазами, – я чай, одеться надо… шапку возьми… лапти надень…

– Э! мне ничего!.. ведь теперь лето; я и так пойду… Тепло! – крикнул мальчик, засучивая свои штанишки.

Но Лапша, в котором все более и более заметно было смущение, сказал, что они пойдут далеко, что ночь может захватить их на дороге, что росы велики, такие теперь росы, хуже дождя вымочит!

Они вошли в избу. Тимофей стал пособлять ребенку надевать лапти.

– Э-э! – крякнул он неожиданно, опустил вдруг руки и тоскливо замотал головою.

– Что ты, батя?

– Так… что-то все нездоровится… что-то… – произнес Лапша, но снова как будто ободрился и сказал: – пойдем, бери шапку.

– То-то мамка-то подивится, как мы ей грибов-то принесем! – воскликнул Петя, радостно выходя на крылечко, – вот какой ворох навалим ей грибов-то! – подхватил он, подымая худенькую руку на аршин от земли, – слышь, не взять ли нам кузова?

– Нет… мы так… лучше в шапку либо за пазуху…

– Ну, ладно!

И мальчик запрыгал вперед по тропинке, сопровождаемый отцом, который спешил миновать огород и с каждым шагом оглядывался назад.

– Мы, Петя, лучше нашим оврагом пойдем к лесу-то… Тут, знамо, ближе.

– Ну, что ж! пойдем!.. Я, батя, с тобой до смерти люблю ходить! – воскликнул Петя, лицо которого сияло радостью и красноречиво подтверждало слова его. – Ну, что с ребятами-то пойдешь? кричат только, балуются, дерутся… Да и далеко-то в лес не ходят: всё говорят: «волк! волк!» Я чай, только стращают – а?..

– Знамо, стращают, – рассеянно проговорил отец. – Ты, Петя, если увидишь кого… по дороге идет, ты, мотри, скажи… – прибавил он, ускоряя шаги.

С этой минуты веселые, ласковые глаза мальчика начали с детской заботливостью устремляться во все части широкого луга, который развертывался все шире и шире, по мере того как оба они удалялись от деревни; но никого не заметил мальчик.

– А что, батя, где-то теперь наш дедушка Василий! Я чай, далеко теперь?.. – неожиданно спросил Петя, когда, оба очутились на дне глубокого оврага.

– Кто его знает?.. надо быть, далеко…

– То-то добрый старичок какой! уж такой-то добрый! такой. добрый!.. – простодушно сказал ребенок, – вишь какой образок подарил! ни у кого нет такого… Вечор мамка обшила его холстинкой, на шнурок привесила, «век, говорит, носи! память, говорит, от доброго человека!» Я и то буду носить… – самодовольно довершил он, запрятывая образок за пазуху.