Переселенцы и Новые места. Путевые заметки.

— Смети ты, ради Создателя, мух! Сколько раз тебе говорено! — раздраженно кричит оренбуржец лакею.

Простота рокового доказано наглядно и неопровержимо. Это доставило-бы большое удовлетворение для пытливого ума, если бы «наполеон» вел себя как-следует. Но он будирует. Сначала, конечно, помаленьку, — но ведь все начинается помаленьку, с копеечной свечи. Наполеон будирует, и под его влиянием все окружающее принимает удручающую окраску, зловещее значение. Пытливый ум поражен «простотой», — и все, что просто, наводит уныние. Простые прямые углы комнаты, тоже простой четырех-угольник бумаги, на которой приходится писать, простая форма книг, стоящих на полке, простой, бесконечное число раз повторяющийся рисунок обоев на стене. И «наполеон» будирует тоже просто. И в простой некрашенный гроб попадешь тоже очень просто. Словом, и с тобой произойдет такой-же простой и вздорный случай, какой на твоих глазах только-что был с мухами. Все произойдет по порядку, точно по правилам, ничего не будет особенно ужасного, особенно эффектного (не то что какая-нибудь смерть на театре, в драме или опере), а вот подите-же, душно, томно, голова тупеет, глаза начинают смотреть в одну точку, дело валится из рук и клонит какая-то унылая дремота. «В холерное время эти запятые во всех сидят, только не всякого одолеть могут», сказал на-днях знакомый врач. И вот, ясно чувствуешь в себе очень естественное, очень простое присутствие запятых и прислушиваешься к борьбе «наполеона» с запятыми. Кто побеждает? То кажется, что «наполеон», то почти убежден, что одолевают запятые. Остаешься бессильным свидетелем этой простой борьбы, пробуешь спать, не засыпаешь и уныло уходишь из дома, рассеяться.

На дворе конец июля. Здесь в это время, несмотря на жару, лето уже начинает походить на осень. Полное безветрие. Небо сине. Воздух прозрачен как хрусталь. Перспективы длинных прямых улиц точно чисто-на-чисто вымыты. Красивые домики — точно принаряженные барышни. Сосны Караван-сарая и тополи молодых скверов зеленеют и округляются в молчаливом удовольствии. У их корней по канавкам журчит холодная и прозрачная вода арыков. Слава Богу, это — не просто, не по правилам, не роковое. Это прихотливое исключение, называемое красотой и радостью. Оренбуржец переводит дух и кличет знакомого извощика. Вместо него, на козлах сидит тринадцатилетний мальчуган.

— Ты сын, что-ли? — спрашивает оренбуржец.

— Сын, — отвечал мальчуган, упорно глядя на уши своей лошади.

— А отец где-же?

Мальчуган молчит.

— Где отец-то? Говори.

— Дома, — и видно, как мальчуган глотает слезы.

— Говори правду. Помер, что-ли?

— Помер, — шепчет мальчуган, не сводя глаз с ушей лошади.

— Ну, милый, на тебе двугривенный, а я с тобой не поеду.

— Что-ж! — шепчет мальчуган, не глядя, берет деньги и, понурившись, шагом отъезжает на свое место.

Оренбуржец подзывает другого, старика.

— Что, брат, неладно дело-то?!

— Да уж так-то неладно, ваше благородие, так неладно, что жудостней и не надо.

— Какая-же она, эта жудость?

— А такая, что и жив человек, а руки-ноги плохо подымаются.

— Боишься?

— И не боюсь, а словно лубяной. Не то высох, не то замерз.

— Ну, брат, и я такой-же лубяной. Бог милостив.

— Да уж если не Господь-Батюшка, так кто-же! В канцелярию, ваше благородие?

В канцелярии тихо, скромно. Мало курят, болтают конфиденциально, шепотом. Газету возьмут, наткнутся на корреспонденцию из холерных мест или на холерные бюллетени и бросят с омерзением. У большинства лица пожелтели, глаза запали, сюртуки сидят мешками. То тот, то другой начинает торопливо рыться в карманах или в ящике стола, вытаскивает бутылочку и, выпучив глаза, прикладывает ее к губам. Содержание бутылочек обнаруживает большое разнообразие склонностей, характеров и состояний. Зрелые люди придерживаются баклановской микстуры или перцовки. Молодые интеллигенты-писцы верят в соляную кислоту. Маститый столоначальник, ровесник Оренбурга, несокрушимо убежден в целебной силе чистого березового дегтя. Чиновник особых поручений сосет лимоны. Пред начальствами стоит лафит, крымский и иностранный. Куда-то проносят бутылку Fine Champagne. В одном из углов в виде исключения оживленно разговаривают.

— О чем честная беседа?

— О бунте в —ском селе. Ездил туда усмирять.

— Сильно бунтовали?