Перешагни бездну

Тогда чего же он вспоминает о трех здоровых, розовощеких канджутцах, которых заставили лезть на покрытую наледью ска­лу и исправлять сплетенный из хвороста настил? Парни, даже не вскрикнув, исчезли в клубящейся густым туманом бездне. Храбрые Сил и воины. Но каких жертв не требует великая империя!

Главное сделано. Он приехал. Он здесь, в Мастудже. Он сидит по-турецки на войлочной подстилке в задымленном каменном са­рае, именуемом дворцом — резиденцией царственного правителя княжества Мастудж.

Перед Пир Карам-шахом, почетным гостем и полномочным представителем Британии, расстелен просаленный шерстяной, но парадный дастархан-суфра с расписной глиняной и резной дере­вянной, тоже парадной, посудой, стопками темных ячменных лепёшек-чаппати, мисками варенных вкрутую яиц, грудами сушеного горного урюка и тута. В китайской потрескавшейся чашке соблаз­нительно белеет халва-бахеи из вареной пшеницы с миндалем на сахаре. Такое роскошное угощение — предел желаний и возмож­ностей. Его подают только царственным особам.

Сам Гулам Шо, царь, вассал могущественной британской им­перии — длинный, угловатый, в помятом бухарском халате из пар­чи — самолично прислуживает гостям, подливает в грубые глиня­ные шершавые пиалушки «бахсум», отвратительный на вкус, но пьяный напиток из проса.

Царь смутно представляет, до чего важны предстоящие сове­щания и решения, которые предлагается принять под кровлей его прокопченного «дворца», прилепившегося над бездной к крутому боку гигантского хребта, за которым на севере громоздятся пики советского Памира.

Уже по одному этому можно представить, в сколь важном месте расположены владения мастуджского князька Гулама Шо и какую роль играет сам князек, который минуту назад внес на большом деревянном блюде нехитрое, но издающее приятные аро­маты угощение — жареного прямо на углях барашка.

«В стране, где нет льва, и козел — царь зверей». Живет царек крохотного княжества на стыке величайших государств ми­ра, и не удивительно, что здесь встретились сейчас самые поразительные и непонятные люди, приехавшие со всех сторон света сюда, в нищенский Мастудж, где, кроме небольших садов урюка, дающего урожай раз в пять лет, да чахлых рощ ивняка и китайской шелковицы, и в помине нет древесной растительности. Базар Мастуджа, о котором в «Британской энциклопедии» упоминается как об «оживленном рынке продуктов скотоводства», при бли­жайшем знакомстве оказывается десятком покосившихся хворос­тяных навесов. Под ними кутаются от пронизывающей измороси в лохмотья старые, как мир, морщинистые, как скалы бадахшанских гор, старушки гильгитки, продающие сушеный, какой-то серый творог и козье молоко в тыквенных сосудах.

Два стража в заплатанных камзолах, стоявшие с саблями на­голо у дверей приземистого, сложенного из дикого камня огром­ного сарая, зябко поеживались, но не теряли воинственного вида. Своим присутствием они напоминали, что здесь дворец самого царя, властелина гор.

— Попробовал я их хлеба: чёрный камень да еще с саманом, — забавно оттопыривая толстые губы, плёл что-то невразумительное доктору Бадме совсем почерневший лицом Молиар, усаживаясь рядом с весьма почтенного вида толстяком, облаченным в тибет­ского покроя длинный пурпурно-красный ламаистский халат «кочу» с косым воротником, вышитым шёлком.

Потянуло Молиара к дастархану сходство привычек и вкусов. Любитель поесть, вечно страдавший от курения гашиша волчьим аппетитом, Молиар понимал: «Там, где жирный, там жирно кор­мят». Да, и необъяснимое сходство порождает взаимные симпатии. И Молиар ел с большим аппетитом из одного блюда с толстяком ламой, а своему сопровождающему — страховитому пню-охранни­ку — бошхатынскому соглядатаю указал место в конце дастархана — не смотри в рот.

Толстяк в тибетском одеянии имел круглое скуластое лицо лю­доеда. Но под чернейшими, густейшими бровями, свисавшими кос­мами, прятались прикрытые натекшими пухлыми веками глазки-колючки прозорливца и философа. Во рту — настоящей сомовой пасти — в защечных мешках, казалось, мог уместиться недельный запас пищи. Тяжелое брюхо покачивалось, выпирая прямо над самым дастарханом так, что невольно возникал вопрос, а где же у ламы ноги? Толстенькие, кривые, они обнаруживались лишь тог­да, когда он вставал. И приходилось удивляться, как несут они такую тяжесть.

Но Молнар не имел склонности смеяться. Он думал: «А ведь он по части еды мне вроде родной брат. Только потолстовитее да поздоровее. И как он мог притащить по таким дорогам свою сло­новую тушу за тысячу верст? Значит, дела!»

Пир Карам-шах поразился сходству Молиара и тибетского ламы. Правда, их различало полное отсутствие растительности на лице и голове тибетца. Ни один волосок не нарушал девственного блеска его черепа, щек, подбородка. Молиар же с достоинством носил круглую самаркандскую бородку, а голову брил. Впрочем, всегда он носил маленькую круглую чалму, которая белизной со­перничала со снежной шапкой великана горных вершин Тирадж Мира, высившегося над долиной Мастуджа.