Перешагни бездну

—  Салом, ваше высочество! — заговорил великан. — И да сни­зойдет покои и удовлетворение на вас, господин! И да позволено спросить, что тут происходит? И чем провинился индус? За что сбили чалму с его головы? Почему его хотят потопить в грязном хаузе на главах справедливого повелителя?  В чем  же вина  не­счастного?

Но эмир уже оправился от удивления. Самоуверенность вели­кана заслуживала беспощадного наказания, но он мучительно на­поминал кого-то, и к тому же за морем голов эмир успел разгля­деть, что на дороге пять или шесть слуг сторожат двух великолеп­ных коней в дорогой сбруе. Любопытство, жадность к новостям проснулись в эмире. Забыв этикет, Сеид Алимхаи воскликнул так, чтобы все слышали:

—  Эй! Кто вы? Я вас знаю? Откуда вы взялись?

Главный с Посохом поклонился эмиру и повернулся к чело­веку в чалме:

—  Кто вы? Откуда вы взялись? И зачем пожаловали в бла­гословенный сад отдохновения его величества эмира?

—  Что ты, ослеп? Доведи же до ушей их высочества. Мы Сахиб Джелял— путешественник. А занятие наше угодное   пророку Мухаммеду — купля и продажа.

Главный с Посохом обратился к эмиру:

—  Тот человек говорит, что он Сахиб Джелял, купец и странник.

—  А! Сахиб Джелял? — Эмир старался что-то припомнить. — Что ему надо?

Очевидно, он все-таки вспомнил.

—  Чего   пришли   сюда?..  Зачем   нарушаете  занятия   и   покой его высочества?

—   Передайте их высочеству, что драка и насилие не способствуют возвеличению мусульманского государя.

Тогда Главный с Посохом воскликнул:

—  Он,  не  знающий  света   веры   истинной,   посмел  опоганить Милости... Он нечестивый... Хуже кала запретных животных. Посмел купаться!

Сахиб пожал плечами.

—  Тауба! А что тут такого? Его же столкнули. Требую спра­ведливости!

—  Нет, нет, — глухо проговорил   индус,— прикажите отпустить меня, господин Джелял. Я уйду. Мне не пристало подавать жало­бы на всякое отребье. А с вами, господин эмир, мы еще увидимся.

Эмир с удивлением поднял голову. Индус говорил по-персидски. Очень правильно, без всякого выражения. Такая выдержка оскорблённого, избитого фанатиками человека вызывала смутную тревогу. От индуса следовало ожидать жалоб, криков, базарного скандала, а он стоит безропотный, спокойный. Эмир пристально вглядывалсяв измазанное грязью лицо индуса, и мурашки поползли по его спине: столько высокомерия и презрения он прочитал в его глазах.

Неловко  кашлянув,  Сеид  Алимхаи   прикрикнул   на   Главного с Посохом:

—  Объясни! Разъясни!

—  Внимание... э...    имеющие   уши, — возгласил    Хаджи Абду Хафиз. — Да поймет каждый своим умишком. Издревле повелось в странах Востока и Запада богоугодное дело: когда правоверный повелитель  страны   по  капризу  судьбы   и  злокозненных  обстоя­тельств теряет власть и царский трон, вынужденный искать приют в дальних странах и остается не у дел. Тогда, памятуя, что «сидя­щий без дела дергает волосы из бороды» и дабы нарушить скуку обывательской    жизни и найти    полезное    времяпрепровождение в подобных случаях, правоверные государи предаются делам, бла­готворительным  и  милости.  Повелители, лишенные, трона,  обра­щали внимание на бедственное положение людей черной кости и... идя им навстречу, приказывали вырыть большие водоемы, дабы избавить мусульман от жажды. Такой водоем создал и великим эмир Бухары, повелитель правоверных, их высочество Сеид Мир Алимхан. Оставив свои дела, он направляется из своей резиденции в семь часов утра не покладая рук трудиться на пользу мусуль­ман, раздавая им воду милости и лично при том записывая на пергаменте тростниковым пером, кому сколько отпущено воды и сколько за эту воду уплачено, чтобы ни один грош не пропал на­прасно.

Видимо, Сеиду Алимхану надоело слушать Главного с Посо­хом или уже сотни раз слушал он эти слова. Он нетерпеливо спро­сил:

- Вода милости... Сколько в казну? Поступило...

Сидевший у подножия трона писец вытащил из коврового хурджуна конторские счеты, защелкал костяшками. Главный с Посо­хом поспешил доложить:

—  Одиннадцать рупий и восемь грошей.

—  Мало...    несчастный    я, — заохал    эмир. — Злосчастный я... силы... проклятый в хаузе... — разохался эмир, тыкая пухлым пальцем в сторону измазанного   илом    индуса. И жалобная гри­маса  на физиономии эмира  удивительно  походила  на  такую же гримасу на посиневшем на ветру лице индуса. — Увы, мои доходы! Хлеб моих домочадцев!.. Бедняжки... Увы мне!

Он прервал свои причитания, чтобы приказать:

—  Неверного язычника... прочь!..

Зябко пожимая плечами, индус ушел. Он не обернулся, но сло­ва его услышали все:

—  Властелин букашек, а сколько крови еще прольется из-за него...

Толпа пропустила индуса. Оборванцы расступилась перед ним. От глаз эмира не укрылось, что индус сел в стоявший па шоссе неподалеку от сада дорогой фаэтон.

—  Проклятие его отцу, — сказал тихо Главный с Посохом,— а лошади-то серые, в яблоках.

Почему-то невинное замечание о лошадях в яблоках вызвало у эмира приступ ярости. Он замахнулся четками на Главного с Посохом.