Перешагни бездну

—  Но... э... мои два сына. Их загнали... э... мне написали, в этот самый самаркандский интернат, непотребную школу безбожников. Из них сделают кяфиров.

—  О, пустяки, боже правый! Пусть интернат! В советском ин­тернате обучаются многим полезным вещам, наукам и остаются правоверными. А сейчас хочу, толстячок вы мой, еще вспомнить...

И словоохотливый Молиар засыпал Ибадуллу базарными исто­риями... анекдотами, случаями из нежного детства.

Легоньким пинком он усадил Ибадуллу, успев мгновенно под­винуть несколько мягких тюфячков под его слоновый зад. Молиар подносил ему пиалу чая за пиалой. Он заглядывал ему в его ка­баньи глазки и все восторгался талантами своего родича.

И «отец коварства», жестокий, но наивный  мулла  Ибадулла поверил. Пусть даже этот суетливый болтун купчик и не двоюрод­ный брат его — хотя почему бы и нет? Отец Ибадуллы Муфти, чуянтепинский ишан, имел по меньшей мере десять жен и неисчис­лимую родню, и у него не хватало пальцев, чтобы сосчитать всех сыновей, но... В конце концов пришлось в Молиаре признать друга детства, с которым, по-видимому, он не только играл в стальные шарики, но и получал удары той же указкой от того же учителя. Стыдно и неудобно — он не мог припомнить имени разговорчивого, столь нежданно объявившегося в Кала-и-Фатту родственничка. Мулла Ибадулла Муфти уже душевно называл Молиара «брат мой!» и даже на радостях приказал махрамам принести празднич­ное угощение. Молиар мог торжествовать: ведь те же махрамы умели расстилать  не только дастархан, но  и «коврик крови».

Впопыхах и суете, в попытках припомнить имена и названия, степени родства и всякие случаи, оглушенный воспоминаниями и забавнейшими историями, на что был так горазд Молиар, госпо­дин мулла Ибадулла забыл про Сахиба Джеляла. Вернее, пере­стал его замечать, потому что тот сидел у самой стенки, присло­нившись спиной к краснотканому сюзане. Безмолвный, иронически спокойный, он всем видом своим являл мудреца, погруженного в раздумье и отрешившегося от мирских забот. Никто не мог бы сказать, слышит ли он, о чем говорят так благодушно обретшие себя «братцы». Их круглые скуластые физиономии улыбались, ще­ки лоснились масляным сиянием, от которого тускнел свет даже двенадцатилинейной лампы «молнии».

А о каком благодушии можно было говорить? «Книга мести»— плод болезненной фантазии ожесточившегося деспота — лежала перед ними на паласе. Естественно, эмир озлился на свергших его с престола народ, Советы, Октябрьскую революцию, Красную Ар­мию. Но больше всего обиделся эмир на своих подданных. Его самолюбие было уязвлено. Он, который считал обязанностью го­сударя и шаха не заботу о благосостоянии подданных, а удовлетво­рение самых разнузданных своих прихотей, полагал, что мусуль­мане даже в нищете обязаны трепетать и повиноваться. Он — ха­лиф велением аллаха! Его эмирская власть от аллаха! А когда его народ прогнал, он решил мстить.

В «Книгу мести» записывались деяния, которых постыдилсяг бы дикарь. С наслаждением, сладострастием часто собственной рукой Сеид Алимхан вписывал в листы шелковой глянцевой бума­ги изящнейшим «насталиком» кровавые дела своих подручных, по­лучавших вот уже столько лет изуверские приказы от Бухарского центра, из недр тайной канцелярии «Сир-ад-Давлят».

«Биринчи боб» — первый раздел «Книги мести» включал в себя хронологический, по числам и месяцам, перечень разоренных товариществ по совместной обработке земли, скотоводческих артелей, продовольственных   кооперативов,   колхозов,   государственных   хо­зяйств, торговых точек. В каждом случае обстоятельно записыва­лось, сколько во время бандитского налета убито нечестивых веро­отступников: дехкан, советских служащих, рабочих, мужчин, женщин, детей, сколько кяфиров, сколько мусульман.  Каждый такой налет именовался  «подвиг джихада»,  а  расценивался  как некая торговая операция.    Рубрики    «Кредит—Дебет»    выведены были красной тушью на странице против хронологической записи: столь­ко-то истрачено на оружие, на экипировку лошадей, на пропита­ние людей в походе. И тут же выводился столбик цифр: столько-то денег захвачено в кассе, столько-то товаров на такую-то сумму. Под чертой — итог: убытки, прибыли. Священная месть в конечном счете оказывалась прибыльным предприятием.

Не лишенный художественного вкуса, способный каллиграф, его высочество эмир нарисовал с большим умением и тщанием тушью и киноварью вычурную орнаментальную заставку на стра­нице, которая начинала «Иккиичи боб» — второй раздел «Прогне­вили аллаха».

Заикаясь, Молиар читал вслух имена и фамилии советских активистов, многих из которых знали в республиках Средней Азии «которых настигла мстительная рука, направленная Сеидом Алим-ханом, проводящим дни в Кала-и-Фатту за невинными делами, вроде торговли водой из хауза Милости или коммерческими опе­рациями с каракульскими шкурками. Выстрел из-за угла, удар ножа, несчастный случай на овринге, снежная лавина, «вовремя» низринувшаяся с горного уклона, провалившийся под всадником настил моста, отравление рыбой, смерть от разрыва сердца...