Перешагни бездну

Юсуфбай Мукумбаев откровенно любовался ими. Он принадлежал к людям, которых в странах Востока называют «чашмчарон», то есть любителями поглазеть на женщин. В день их приезда в Женеву он прислал в отель «Сплэндид» по комплекту каракульских мерлушек на манто: золотоволосой Монике — черные шкурки высшего сорта «араби», а блондинке мисс Гвендолен — серебристые, каршинской породы.

— А рассказываю я тебе, принцесса, все для того, чтобы ты, царская дочь, знала, кто враг твоему отцу и кто друг. По совету уважаемой княгини, чтобы пресечь интриги того проклятого Усмана, я специально совершил путешествие в Кала-и-Фатту, и их высочество соблаговолил написать на пергаменте собственноручно обращение к Соединенным Нациям от имени всех мусульман Бухары: «Народ правоверный полон любви и уважения к нам — эмиру Алимхану, единственному законному властелину Бухары. Усман Ходжа — лжец. Мусульмане ждут нас, эмира Алимхана, на престол отцов». Вот мы и прибыли в город Женеву в Соединенные Нации по делам высокого эмира и тут узнали, что ты, Моника-ханум, уже находишься здесь.

Тон, которым говорил Юсуфбай Мукумбаев, не отличался почтительностью. Так не подобало бы купцу, хоть и богатому, говорить с эмирской дочерью. Мукумбаев «замазывал лицо солнца грязью», то есть изворачивался. Ему хотелось выпытать, почему Моника оказалась в Женеве без ведома Сеида Алимхана и что она здесь делает. «У мужчины одна хитрость и один язык, а у женщины сто языков и тысяча хитростей». Он так и ушел, ничего не вызнав, рассерженный, недовольный. Однако посланные назавтра в отель «Сплэндид» новые поистине царские дары свидетельствовали о его умении заглядывать далеко вперед.

Очутившись на приеме лицом к лицу с зеленоликим, кисло-сладеньким Усманом Ходжой, Моника перебирала в уме все, что слышала о нем от Юсуфбая Мукумбаева. Ее просто напугали слова Усмана Ходжи: «Совсем еще ребенок».

Сколько пренебрежения!.. Усман Ходжа не принимает ее всерьез. Она для него жучок. Придавит ногтем, и никто даже не вспомнит тогда, что существовала Моника-ой из кишлака Чуян-тепа, дехканская девушка. Такие зеленоликие личности, как Усман Ходжаев, одним своим видом нагоняют страх.

— Она еще совсем ребенок, — повторил Усман Ходжа вынырнувшему из океана фраков барону Ротшильду.

От слепящих люстр, гудящего, рокочущего людского водоворота, пестроты шелков, шарканья ног, острой смеси сигарного дыма, духов и пота, смешения языков и наречий у нее все плыло перед глазами. В смятении она искала глазами мисс Гвендолен — вот уж не думала она, что придется прибегать к ее помощи, — и, обнаружив ее серебристое платье, затертое черными фраками дипломатов, вздохнула с облегчением, но тут же с дрожью омерзения ощутила пальцы Ротшильда на плече.

— Моя маленькая, — проворковал барон. — Не спешите, деточка. Ваша менторша только с виду ангел. По природе она сущий дьявол.

— Держитесь, девушка, подальше от англичанки, — прошипел Усман Ходжа. — Ум у нее вроде рогов киика: жестокий, твердый, извилистый.

— Но зачем девочке совать свой носик в политику?

— Оставьте меня, — едва выдохнула Моника, зябко поведя плечами. — Как можно!..

— Вы великолепны! Знаток угадывает кровную лошадку в жеребенке с кривыми ножками, — усмехнулся барон. — И разве предосудительно млеть перед атласной ручкой? Но, мадемуазель, ваш соотечественник господин Усман Ходжа неправ. По-моему, птичке пора расправить крылышки. В клетке мисс Гвендолен, полагаю, вам тесновато. — Он фамильярно взял ее за руку и засюсюкал: — Такие пальчики! И все в золоте! И все в нефти! И подумать только, гурия рая и нефть! Какое сочетание! Какие радости сулит это очаровательное, полное неги существо в сочетании с драгоценностями недр Туркестана. Нет, вы, принцесса, — уникум… И, надеюсь, мы договоримся. Идемте! Я знаю, где здесь, в посольстве, подают пломбир… божественный, чудесный пломбир…

Они очутились в небольшой уютной гостиной. В самом деле, Моника никогда не пробовала ничего подобного. Принес мороженое на серебряном подносе похожий на министра лакей. Он принес также и напиток, о котором барон сказал: «О! Напиток для девиц. „Куас“, так называют его в вашей России. Питье для младенцев».

Пока Моника с раскрасневшимися щеками и заблестевшими глазами, точно маленькая дикарка, испытывала отнюдь не неприятные ощущения от крепчайшего, но безумно вкусного крюшона, названного «экзотики ради» квасом, сам барон тихо о чем-то договаривался с Усманом Ходжой.

Почти тотчас же в гостиной появился тот самый приятный молодой советник посольства. Он принес малиновой кожи портфель и, усевшись тут же, за круглым столиком, довольно долго писал что-то.

— Закружилась белокурая головка… ах… она чудесно кружится и у принцесс от глоточка алкоголя! — воскликнул барон, завладевая рукой Моники. — Не правда ли, господин президент Туркестанской республики… в перспективе! Не правда ли, прелестная ручка у принцессы, а? А вот мы и попросим нашу принцессу Золото поставить вот этой прелестной ручкой вот здесь, на бумаге, свое царственное имя!