Перешагнувшие через юность

Федор Наумович опустился на траву. Сухая, ломкая, она еле слышно зашелестела под ним. Вокруг посапывали, бормотали что-то во сне ребята. И он тоже расслабился. Стал забываться. Ткнулся носом в согнутые колени, тут же очнулся. Сколько времени прошло? Стрелки на светящемся циферблате часов успокоили его. «Пусть еще немного поспят, самую малость». А стрелки бегут, отсчитывают минуты.

— Становись! Продолжать движение!

Зычный баритон комбата поднял всех. Еще не совсем проснувшись, натыкаясь в темноте один на другого, занимали места в строю. По команде «Шагом марш!» двинулись дальше. И снова ночь. Ночь и пыль.

И только пыль, пыль, пыль
Из-под шагающих сапог —
Отдыха нет на войне солдату.
Нет. Нет. Нет…

Руки и ноги, как у тряпичных кукол, вялые, не подчиняются. В головах — туман. Веки смыкаются.

Сон, сон, сон, сон,
Хоть бы на десять минут!
Не стой, не спи! —
Задние тебя сомнут.
И только пыль, пыль, пыль…

Батальон расчленился по ротам. Подразделения достигли хутора Андреевского, поселков Воровского и Буденного. Расположились в садах.

Уже румянилась заря. Четко выделялись на чистом небе оголенные ветки яблонь. Лишь кое-где трепыхался одинокий лист, словно силился сорваться и упасть вниз, где столько таких же, как он, истонченных, шуршащих, тихо умирающих листьев. Их топтали, расшвыривали. А они льнули к подошвам. Не верили, что ли, что срок их кончился?

После короткой передышки бойцы набросились на еду. Опустошили походные кухни. Ну вот и снова налиты силой мускулы. Не терпится приняться за дела. Споткнется здесь враг, полетят в воздух обломки его танков. Припомнит он комсомольский полк!

Минировали в районе Улаклы — Гришино. Белоконь появлялся всюду, возникал неожиданно, словно из земли вырастал. От роты к роте, от взвода к взводу. Подсказывал, показывал, как надо действовать. Если брался за лопату — в два взмаха образовывалась аккуратная лунка. Снарядив мину, он осторожно опускал ее в гнездо, быстро закапывал, маскировал.

— Так вот и ставьте одну за другой, — говорил саперам. — Не спешите. — А командирам наказывал: — Не подгоняйте их. Здесь ведь ошибаться нельзя…

Спешить опасно и медлить тоже. Разве не понимали молодые красноармейцы, что перекуривать некогда? Они старались. В первый же день поставили по всем правилам девятьсот противотанковых мин. На следующий день еще больше.

Они готовы были действовать без отдыха. Без обеда. Без сна. Но силы нужно беречь. Когда у сапера дрожат от переутомления руки — это уже не сапер. Ведь в каждую секунду мина может взорваться. И вместо вражеского танка разорвать того же Николая Пятницкого.

Комбат заботился о своих бойцах. Вовремя — спать, вовремя — есть. Строгий режим. Точно к указанному часу приезжали походные кухни, вкусно пахло кашей.

На этот раз не успели разгрузить котлы, как из-за бугра вынырнул штабной автобус, получивший шутливое прозвище.

— «Коломбина»! — закричали ребята.

Следом за «Коломбиной» катили на грузовиках какие-то люди, размахивали руками, кричали.

— Наши! — признал кто-то. — Да это ж наши! Второй и третий батальоны!

Комсомольцы второго и третьего батальонов прямо на ходу выбирались из кузовов, прыгали в пыль. К ним бежали бойцы из первого, суматошно бормотали что-то. И вот — сошлись. Объятия, смех, дружеские похлопывания. Словно вечность не виделись. Ну до чего же здорово, что снова вместе!

— Коля Пятницкий!

— Вася Васютин!

А Сашу Мартынова мяли в дружеских объятиях Толя и Сергей. Сколько прошли они втроем по фронтовым дорогам, прежде чем попали в комсомольский полк! И сколько еще пройдут. Тогда все верили, что доживут до победы. Что ни одного из них не тронет вражеская пуля…

5

Стоял прохладный октябрь. То сыпал как сквозь сито, надоедливый мелкий дождь, то светило урывками солнце. По вечерам линялая трава покрывалась изморозью, будто седела.

Полк сосредоточился в районе Харцызска. Здесь молодые саперы доучивались. Здесь присягали на верность Родине. И здесь же предстояло им боевое крещение — испытание огнем.

И вот сюда привезли почту. Первые письма на фронте! От родных, от друзей, от любимых. Эти письма могли быть и последними — ведь родные места адресатов оккупированы, там фашисты.

Павел Черкасов по конверту определил, что писала мать. Нетерпеливо разорвал его, вынул густо исписанный листок. Буковки маленькие, словно наезжают друг на дружку, торопятся. Ну, что там у них, дома?

«Павлуша, мой дорогой сынок! Ты моя единственная надежда…»

Какое странное начало. Почему вдруг он — «единственная надежда»? Наверное потому, что далеко от нее, дорогой мамы. Николай все-таки дома, всегда рядом. А это что такое? Пятно, и буквы слились, словно слеза капнула…

Недоброе предчувствие овладело им. Хотел читать дальше — не смог. «Неужели что-нибудь случилось?»

Прошел мимо Киселев.

— Не от девушки весточка? — И подмигнул. Но, разглядев окаменевшее лицо парня, встревожился. — Как родные?