Пересмешник. Всегда такой был (СИ)

Али хотела бы стереть насмешку из глаз и тепло из голоса. Но она молча протянула ногу и следила, как пальцы неспешно обрабатывали ранку, как губы дули, как уговаривали не бояться. Это глупо. Али не боялась, она уже давно не боится. Ничего. Кроме боли, мурашек и эмоций.

Резкий звук вывел из молчания. Сообщение. Не Али. Она отвела глаза, все же успев увидеть это — маленькую аватарку с котёнком и имя «Пуся».

Пуся — наряду с фотографиями, кольцом на правой руке, игрушкой на большом диване в этой же комнате, — била по вспышкам под веками.

Наотмашь. На попытку встать, уйти, оставить Пусю Вадиму, а себе — боль, Али почувствовала давление на плечо.

— Сиди, я ещё не закончил с твоей ногой.

Пуся: «Ты на даче?»

В.Т.: «Да, что тебе?»

Пуся: «У меня дело. Целая папка дел».

В.Т.: «Я занят».

Пуся: «Я хотела сегодня, у меня плааааны».

В.Т.: «Я занят. Позже».

Пуся: «Поздно. Я еду».

В.Т.: «Спрашивать тебя не учили? Где едешь?»

Пуся: «Такси. 10 мин.»

Пуся оказалось пусей. Проходя мимо комнаты, в которой Али делала вид, что так долго скидывает фотографии, она остановилась, вцепившись в Али цепким взглядом.

Самый обычная пуся — лет семнадцати, в джинсах, настолько обтягивающих ноги, что не остаётся никакого простора для фантазии, но невольно задаёшься вопросом— зачем, в такую жару? В футболке, обтягивающей и выставляющей, нереального оттенка розового, с расписными ногтями и наращёнными ресницами. Тонна макияжа и не меньше золота. Надутые губы и распущенные волосы. Униформа пусь.

— Вау! — произнесли надутые губы.

— Не вау, а «здравствуйте», проходи, давай, — Вадим. Исчезая вслед за Пусей.

Все эти годы, все годы, когда Али ставила перед собой разрешимые цели, когда она контролировала, не смещала акценты, чётко следовала плану, даже тогда Али была убеждена в одном — Вадька любил её. Когда-то. Вид Пуси говорит об обратном…

Появившийся в дверях, Вадим смотрел на Али. Али на него.

На симметричные эмоции больше не осталось сил. Тициановских волос не было видно под слоем воды — бурлящей, бьющей высоким напряжением в висках, в кончиках пальцев.

Вадька отшутился в тот раз. Упаковка презервативов так и валялась на тумбочке.

Он целовал — иногда долго, нежно, легко, обнимая, когда она лежали на одеяле под огромным звёздным небом, и только шелест деревьев и всплески воды нарушали тишину их поцелуев. Иногда — страстно, унося дыхание Лёшки, вызывая тянущую боль в животе и желание вскрикнуть от этой боли.

Он раздевал Алёшку, укладывал её руку в свою, и девушка заворожено смотрела на свою маленькую, белую ладошку в загорелой, большой руке. Он накрывал своей ладонью её ладонь и вёл по её телу, целуя следом. Порой Лёшке казалось, что Вадька задыхается, его зрачки становились огромными, по лбу скатывался пот, он вжимался в тело Лёшки и что-то шептал на ухо. Потом откидывался и какое-то время, тяжело дыша, смотрел в небо.

Они мало говорили о будущем, Лёшка просто знала, что её будущее прочно связано с Вадькиным. Навсегда. Она поняла это, когда, убирая волосы со лба девушки, он сказал:

— У нас вся жизнь впереди, Лина… куда ты торопишься? Мы всё успеем, правда, рыбка. Не будь такой торопыгой.

И Лёшка решила послушать Вадьку. Она мало что знала о «взрослой» стороне отношений, её будто водили по краю, не давай сорваться, проведя белым мелом чёткую границу.

— Что это?

— Яблочное вино, рыбка. Сидр.

— Вкусно?

— Сладенько…

— Дашь?

— Хм, держи.

Было сладко и совсем не похоже на вино, во всяком случае, Лёшка не так себе представляла вкус алкоголя. Вадька выпил свой бокал сразу, отставил в сторону, пошёл проверить донку.

— Мне теперь сушёной рыбы лет на пять хватит, — смеясь.

— Будешь меня вспоминать!

— Не очень-то ты похожа на солёную рыбу… ты золотая, волшебная, сладкая, как ириски «кис-кис», наверное, я в детстве тебя перекормил ирисками, до сих пор пахнешь…

— Налей ещё этого яблочного вина.

— Запьянеешь.

— Ты же пьёшь.

— Я много чего пью, а ты запьянеешь.

— Ну и что…

— Ох, рыбка, — в губы, — это совсем нехорошее сочетание — захмелевшая девушка исходящий по ней с ума мужчина.

— Ты сходишь с ума по какой-то девушке? — так же, в губы.

— По тебе, — целуя, — я схожу с ума по тебе, я люблю тебя, люблю тебя, люблю… хочу… — резко отрываясь, — ладно, выпей ещё.

Небо немного кружилось, когда Алёшка забралась Вадьке на колени, перебирая любимые мягкие кудри, которые хоть и нервировали Вадьку, но он не стал их стричь, только чтобы доставить удовольствие своей девушке. Алёшка целовала шею парня, ключицу, дойдя до мужского соска, она немного прикусила его, прежде чем лизнуть и услышать тихое ругательство. Потом:

— Перестань, Лина!

— Не-а, — Алёшке было весело, что-то странное происходило с её телом, с руками, с губами, которые не очень-то слушались свою хозяйку, и, тем более, они не собирались слушать нарочито грозное Вадькино: «Перестань!».

Она не собиралась переставать, пока не оказалась вдруг на этом же одеяле, абсолютно без одежды, погребённая под телом мужчины, тоже без одежды…

— Тебе надо было послушать меня, рыбка.