Пересвет. Инок-Богатырь против Мамая

Оказалось, что старшая дочь Дангуоле вот уже неделю живет с подругами в лесу. Девушки из Укмерге, как обычно, в эту пору лета собирают впрок на зиму ягоды и грибы, которые они сушат на солнце.

— Моей дочери шестнадцать лет, но она слывет заводилой среди наших девчат, даже среди тех, кто старше ее, — не без гордости в голосе сказала Дангуоле. — Моя Цильда и жениха сама себе выбрала, им стал четырнадцатилетний Станто, сын здешнего бондаря. Этой осенью у них состоится свадьба.

— Не рановато ли Станто идти под венец? — заметил Пересвет, потягивая яблочный сок из кружки.

— Рановато, конечно, но иначе никак нельзя, — пояснила Дангуоле. — Всех наших юношей с шестнадцати лет немцы начинают забирать на принудительные работы, с которых большинство из них уже не возвращается домой. Возвращаются лишь те, кто получил увечье и не может больше работать. Немцы делают все, чтобы у пруссов рождалось как можно меньше детей. Я вот успела родить двух сыночков, уже оставшись без мужа, но никто из соседок не укоряет меня за это. Все понимают, что пруссы просто-напросто вымрут, коль женщины в наших селеньях перестанут рожать детей. Среди моих соседок две тоже произвели на свет по ребенку не от мужей, которые умерли до срока, а от случайных мужчин-пруссов. Немецкие священники называют это блудом, но мои соплеменники не согласны с ними в этом, ибо все знают, как много проживало пруссов между Неманом и морским побережьем еще полвека тому назад и как мало нас ныне осталось.

Делясь сокровенным и наболевшим с Пересветом, Дангуоле призналась ему, что и в свои пятьдесят она еще согласилась бы родить опять, но, к сожалению, ее женский организм уже не способен на это. «Время мое ушло безвозвратно, — грустно посетовала Дангуоле, — как и лучшие времена моего многострадального народа!»

Позвав на завтрак своих малолетних сыновей, Дангуоле перешла на прусский язык, извинившись перед Пересветом и пояснив ему, что во всех прусских деревнях матери тайком приучают своих детей к родному языку. Ведь у пруссов, утративших свободу и землю, ныне остается лишь родной язык, как память о былом могуществе. Уничтожить эту память среди порабощенных пруссов завоевателям-немцам не удастся никакими мерами, разве что истребить всех пруссов поголовно.

Посидев еще какое-то время за столом вместе с Дангуоле и ее сыновьями, Пересвет тоже отправился на сеновал. От сытной пищи у него начали слипаться веки.

* * *

Старшая дочь Дангуоле объявилась дома в этот же день ближе к вечеру. Дангуоле поднялась на чердак и разбудила Пересвета и Гертруду, сообщив им об этом. Она сказала также, чтобы Пересвет и Гертруда не спускались с чердака, покуда люди в деревне не начнут отходить ко сну.

— Я поведала Цильде о вас, — тихо молвила Дангуоле. — Она сама поднимется к вам сюда после того, как подоит коз и вычистит загон у свиней. А я покуда займусь грибами и ягодами, принесенными Цильдой из леса.

Гертруда предложила доброй женщине свою помощь, но та запретила немке спускаться с сеновала до тех пор, пока на улице совсем не стемнеет.

Внешне Цильда очень походила на свою мать Дангуоле. У нее были такие же тонкие благородные черты лица, такие же светлые брови и волосы. Разрезом глаз, формой носа и росчерком губ Цильда также уродилась в мать, которая в молодости, судя по всему, была неотразимой красавицей. Даже в свои пятьдесят лет Дангуоле сохранила немало от былой привлекательности. Она была стройна и подвижна, на лице у нее почти не было морщин, все линии ее стана были весьма женственны и приятны для мужского глаза. Дангуоле была очень белокожая, что было необычно для простой крестьянки, и дочь ее унаследовала столь же белую и нежную кожу.

Цильда поднялась на чердак уже в густых сумерках, взяв с собой горящий масляный светильник, в неярком свете которого Пересвет и Гертруда рассмотрели стройную и миловидную дочь Дангуоле. Цильда предстала перед непрошеными гостями в белом льняном платье ниже колен, с длинными рукавами и с разрезами на бедрах, через которые была заметна ее нижняя исподняя рубашка. Платье Цильды было расшито голубыми узорами в виде цветов и листьев по вороту и на рукавах. Ее длинные волосы были заплетены в две косы, ее миниатюрная головка была увенчана повязкой из голубой парчи. Цильда, как и ее мать, была невысока ростом. Она была чуть ниже Гертруды и на две головы ниже Пересвета.

По-немецки Цильда разговаривала заметно лучше, чем ее мать.

Это объяснялось тем, что она частенько бывает в тех прусских селениях, которые соседствуют с немецкими деревнями и замком Лазен и где немецкая речь звучит гораздо чаще, нежели в родном селе Цильды, затерянном в лесу. Цильда была очень любопытна и непосредственна в общении. Ей понравились волосы Гертруды, и она нежно прикоснулась к ним рукой. Попросив Пересвета показать ей шрам от раны, Цильда не без удовольствия ощупала своими тонкими пальцами не только сросшуюся ключицу юноши, но и его мощные мускулы на руках и груди.

— Да, ты настоящий воин! — восхищенно проговорила Цильда, позволив Пересвету вновь облачиться в рубаху. — Сколько тебе лет?