Переучет

– Ой, – изумляется Нина, – кто бы мог подумать, что ты придешь послушать меня, бедную овечку. Это большая радость для меня.

Кнаусгорд не имеет ни малейшего понятия, кто перед ним, но улыбается и отвечает, весьма профессионально, молчанием.

За дверью Нина попадает в руки ответственной за мероприятие. Барышня лет под тридцать, приветливая, полная энтузиазма, она сразу говорит, что «Босфор» очень хорош, и ведет Нину вверх по лестнице, запруженной народом в ожидании, когда откроют большой зал.

– Невероятно, – говорит Нина. – А я-то думала, придет человек пять.

Рыжая девушка улыбается удачной шутке, но вдруг до нее доходит: Нина вправду считает, что будет выступать в большом зале.

– Ваше выступление на втором этаже, – говорит она скороговоркой, – вас тоже уже ждут слушатели.

Нину препровождают выше в маленькую комнату, по стенам которой изображены в милом карикатурном виде многие коллеги-писатели, но не она. Трое слушателей ждут ее появления.

– Здесь по-хорошему интимно, – говорит устроительница. – Чтения здесь всегда проходят душевно.

Нину заводят в комнатку «за сценой», чтобы она могла собраться с мыслями перед выступлением. Ей приносят пиво, она сидит на длинной коричневой кушетке под окном и прислушивается к звону трамвая в сторону Майорстюен, а потом встречного, в центр. Она всегда любила сидеть вот в таких комнатах, зная, что кто-то ждет ее выступления. Приятно, когда тебя встречают с уважением и заботой, спрашивают, что ты будешь пить, и Нина злится на себя за ту секунду, когда вдруг решила, что все толпящиеся внизу люди пришли послушать ее. Нет, конечно. Этот выбор она сделала много лет назад. К тому же она не думает, что могла бы написать вещь, интересную массовой публике, даже если бы захотела. Это не ее. И представление, что многочисленный читатель лучше малочисленного, тоже неверное и отдает детством, и сами массово читаемые авторы тоже это понимают, хотя не могут признаться вслух, пока не переберут со спиртным.

Возвращается устроительница и провожает Нину назад в зальчик. Слушателей уже пять, и даже семь, если считать саму Нину и рыжую устроительницу. Усадив Нину на стул, сама она встает на маленькую кафедру и представляет Нину публике. Она говорит много приятных слов, перечисляет сборники, сыплет годами и названиями, утверждает, что Нину трудно вписать в какое-то направление, что она, к счастью, сама по себе и только что выпустила давно ожидаемую всеми книгу. Под хлопки слушателей Нина перемещается за кафедру и достает книжку. Листает ее, находит подходящее стихотворение, закрывает глаза, собираясь начать, делает вдох… Тут дверь открывается, и вплывает Като в сопровождении юной дамы в большой вязаной шапке. Нина видела ее раньше. Она называет себя Шерстяной Леденчик и только что дебютировала сборником имени себя, если только не наоборот, в смысле, не взяла ли она себе имя по названию сборника, во всяком случае факт остается фактом: неким необъяснимым образом уже за первые недели продаж ее книжку выдвинули на несколько премий. Като прислал Нине экземпляр, и Нина его прочла. Очень печально, когда человек пишет почти откровенное говно. Настолько печально, что ни у кого не хватило сердца сообщить это юному дарованию. И вот теперь Като приводит ее сюда, на выступление Нины. Ущипните меня, думает Нина. Като пробирается на место, нарочито стараясь сделать это как будто незаметно, а Леденчик бодро шагает к стулу, не задумываясь, что она кому-то помешала. Нина дает им время усесться, снова закрывает глаза, делает несколько вдохов-выдохов и наконец начинает читать. Она читает тем же монотонным, гладким, слегка, но не карикатурно мистическим голосом, которым пользовалась с первых шагов в поэтическом цеху.

– Вечером налетает ветер, – читает она, – облепляет воду, мост, лодки, людей, меня, тебя, ласка, тюрьма, ласка, меня, тебя, ты ушел вчера. Куда? Навсегда?

Нина оглядывает публику, каждого в отдельности. Потом неспешно перелистывает страницу.

– Вечером налетает ветер, – продолжает она. – Город звался иначе, в нем нет у меня никого. А в далеком городе есть. Сын. Дано оно. Город иной, ветер иной, имя иное. Со мной был другой. Второй, третий, четвертый. И ты. Но в ветер ушел. Зачем? Мост, город, ветер, сын. Вначале я не была старуха, не была старуха, не была. Старуха не была я, старуха. Не была, не была, не была. Старуха. Город, ветер, сын, мост.

Нина поднимает глаза. Переворачивает страницу. Дышит, моргает, ждет, продолжает.

– Е, – читает она, – р, т, и, у, о, а, с, д, ф, г, е, к, л, ё, в, б, н, м, я, п, з. Реже ж, х, ц, ч, ш, щ, э, ю. Но все же иногда. Все, чем я богата. Моя работа. Раньше было больше. Стало меньше. Прежде я не была старухой, имела больше. Теперь меньше. Вечером налетает ветер. Мост, город, ребенок, ласки, тюрьма, ты ушел, я жду. Пока не была старухой, на улице думали про меня, она не старуха. Ветер с Босфора налетает вечером. Раньше у меня было больше. Теперь меньше.