Переулок Мидак (ЛП)

Затем он склонился к уху кандидата и прошептал:

— Пойдёмте с нами. Нам надо ещё столько кварталов посетить.

Мужчина поднялся со словами:

— Оставляем вас на попечение Господа, до скорого свидания. Да исполнит Аллах ваши чаяния.

Мягким взглядом он уставился на шейха Дервиша, и уже собираясь покинуть кафе, сказал ему:

— Господин мой шейх, помолитесь за меня.

Шейх Дервиш нарушил молчание, простерев к небу руки:

— Да заберёт тебя чёрт!

Не успело ещё солнце закатиться, как в шатре и яблоку было негде упасть. Присутствующие передавали друг другу весть о том, что один крупный политик произнесёт важную речь. Также прошёл слух, что поэты и исполнители народных песен выступят на сцене. Недолго пришлось ждать, как на сцену взошёл чтец Корана и продекламировал кое-что из Благородного Напоминания. За ним выступил музыкальный ансамбль, состоявший из дряхлых старцев в ветхой одежде, которые исполнили национальный гимн. Музыка, передававшаяся по громкоговорителям, оказала столь очевидное воздействие на подростков и мальчишек из окрестных переулков, что они гурьбой заполонили всю Санадикийю. Поднялся шум, гам, крики. Гимн окончился, а исполнители и не подумали покидать сцену, так что люди стали думать, что сейчас кандидаты начнут читать свои речи под музыкальный аккомпанемент. Приятным сюрпризом было то, что несколько исполнителей топнули по полу сцены ногами, пока не воцарилась полнейшая тишина, после чего один известный чтец монологов в деревенском наряде начал читать своё произведение. Не успели ещё глаза публики пристально уставиться на него, как её охватила исступлённая радость и веселье. Все бросились аплодировать и издавать радостные вопли. Исполнитель монолога старался во всю. Затем начала танцевать полуголая женщина, то и дело выкрикивавшая: «Господин Ибрахим Фархад… тысячу раз… тысячу раз!» Человек, отвечавший за работу громкоговорителей и микрофонов, также принялся скандировать по громкоговорителю: «Господин Ибрахим Фархад — лучший кандидат! А микрофоны Бахлуля — лучшие микрофоны!» Ко всему этому прибавлялось пение, танцы и крики, и вскоре облик всего квартала стал походить на тот, который бывает обычно во врем праздника Моулуд.

Когда Хамида вернулась со своей привычной прогулки, она застала праздник и всеобщее веселье в самом разгаре. Как и любой другой житель Мидака, она полагала, что это будет праздник оваций, громких криков и пламенных проповедей на практически никому не понятном литературном арабском языке. Едва она стала свидетельницей всеобщего ликования, как и её смела волна радости; она поворачивалась по сторонам, ища место, откуда можно было бы посмотреть на все эти пляски и песни, которые редко когда видела в жизни вообще. Она с трудом начала пробивать себе путь сквозь толпу парней и девушек, пока не дошла до начала переулка и остановилась у дверей парикмахерского салона. Забравшись на камень, всаженный в землю у самой стены, она стала с радостным интересом наблюдать за действом, разыгрывавшимся в шатре.

Парни и девушки окружали её со всех сторон; тут стояли также многочисленные женщины, держа детей на руках или посадив их себе на плечи. Звуки пения смешивались с криками, разговорами, воззваниями, смехом, воплями. На губах её появилась чарующая улыбка; она всем духом увлеклась этим зрелищем, а в прекрасных глазах её блестел восторг. Рот её обнажил жемчужные зубы. Хамида была укутана в свою накидку, из-под которой было видно лишь её бронзово-смуглое лицо, нижняя часть ног, да спадавшая с головы прядь смоляных волос. Сердце её исполняло радостную пляску, будя все чувства внутри, пока во всём теле разливалась горячая, стремительная кровь. Человек, читавший монолог, наполнял её таким восторгом, которого она никогда прежде не испытывала, и даже жалящая горькая неприязнь к танцовщице не могла испортить этого.