Переулок Счастливый, дом 3 (СИ)

  Я хорошо помню, как незадолго до смерти бабушки, мне грезилось, что я - хозяин "нашего дома"; воображение моё рисовало интригующие, заманчивые картины: вот я, с бородой, в соломенной шляпе, в пыльных штанах, без рубашки, сажаю во дворе фруктовое дерево - яблоню или грушу; неподалёку от меня - красавица-жена, в лёгком весеннем платьице, стирает в тазу, - на голове у неё - косынка, из-под косынки выбивается прядь волос, падает ей на лицо (а лицо у жены по-деревенски румяное), и она всё гонит эту прядь от себя, дует на неё, и не может прогнать; за огородом, где зреет картошка, под орехами прадеда четверо ребятишек - смеются и гоняют мяч, - наши дети - Гриша, Алёна, Наташа, Андрей; во дворе по-прежнему живёт солнце, но калитка уже не скрипит, деревянного заборика - нет, - на его месте - высокий, железный, на зависть соседям - забор; у забора, справа от калитки - будка, сколоченная мною и сыном, - там живёт пёс по кличке Барбос, к своим - послушный и ласковый, к чужим - лающий и суровый; в доме непременно ремонт, который делается всей семьёй, тянется годами и никогда не заканчивается; в конце двора - сарай, а в нём - куры; курей я собираюсь резать - на праздничный стол, - грядёт пир - мои родители приезжают на выходные; за калиткой, на улице - блеяние, - это коза - пасётся, чтоб давать вкусное молоко - литр в день, как писал прадед в своём дневнике.

  "Коза наша молока даёт литр в день. Её доит Варя. Молоко пьют Варя и дети. Я молоко козье не пью. Ем только брынзу. Брынзу люблю", - прочёл я когда-то на одной из немногих сохранившихся страниц дневника Григория Карловича.

  Вот и у нас с Варей - коза (я хотел, чтобы мою жену тоже звали Варей, в честь прабабушки).

  Мечте моей не суждено было сбыться. Узнав о том, что "нашего дома" больше нет, я, несмотря на то, что считал себя уже не ребёнком, разревелся - и ревел долго, горько, - насилу успокоила меня мать, пошептав на ушко что-то хорошее. В тот момент, это я тоже хорошо помню, я терзался тошным вопросом; я спрашивал себя: "Почему я не плакал, когда умерла моя бабушка, а сейчас, узнав о том, что отец продал дом, заливаюсь слезами?" И я понял, что реву, потому что я - эгоист; реву, потому что люблю этот дом, люблю все те радости, которые он мне летом дарил; реву, потому что больше никогда туда не поеду; реву по своей мечте - по жене Варе, стирающей в тазу, по детям, гоняющим мяч под орехами, по курам, которые ждут, когда я их зарежу, по блеющей белой козе (коза в моей мечте белая), по ласковому и послушному псу Барбосу...

  Годы шли, но "наш дом" я не забывал, всё гадал: "Кто же купил этот дом? Кто его новый хозяин? Что за семья там живёт?"

  Однажды, мне было лет двадцать пять, я спросил у отца:

  "Пап, а ты помнишь бабушкин дом?"

  Отец оживился, на его лице показалась улыбка, он произнёс:

  "Что за вопрос. Помню, конечно".

  "Скажи, а что за человек купил его у тебя?"

  Отец, было видно, удивился вопросу; он пожал плечами и проговорил:

  "Какой-то пузатый мужчина с женой. А ты почему спрашиваешь?"

  "Так..."

  Теперь я уже не мальчишка, глаза у меня по-прежнему голубые, но веснушки с носа сошли, а кудри уже на исходе... Нет больше детства. Но воспоминания... Воспоминания живы всегда.

  IX

  Много воды с тех пор утекло... Отец мой - старик. Мать умерла. Я два раза женился, но семью построить не смог, ни одну из моих жён Варей не звали, не было у них по-деревенски румяных щёк, и платьев они не носили, - обе были в брюках и какие-то бледненькие.

  С первой женой у меня совсем не сложилось - пылкий, студенческий брак редко заканчивается чем-нибудь путным; мы прожили всего ничего - год или, может, чуть больше, и расстались взаимно охотно, не сказать, что по-дружески, но, слава Богу, не во вражде.

  О второй жене рассказывать мне не хочется, она меня предала, а о предателях лучше не говорить, о предателях лучше молчать. Но я расскажу. Вторая жена родила мне ребёнка - не Андрея, не Гришу, не Наташу, не Алёну, а Злату. Злата (такая же златокудрая, как и её мать) почти никогда не смеялась и мяч не гоняла, но я всем сердцем любил её, ведь она - плоть от плоти моей. То, что она плоть от плоти моей я знаю наверно, несмотря на то, что мать её я заслуженно из дома выгнал. На прощание я сказал ей (её звали Лада), что о дочери пусть не мечтает, что дочь будет со мной; Лада была категорически против, но слово своё я всё же сдержал. Первое время после нашего развода они виделись достаточно часто, но когда Лада родила себе новую дочку от какого-то нового мужа, интерес к Злате она потеряла. Новый муж увёз её и своего (или чьего там) ребёнка за океан. Больше моя дочь не видела свою мать.

  Первые несколько лет Злата по ней очень скучала, всё спрашивала меня: "Папа, а я увижу когда-нибудь маму?" Я успокаивал её, врал всякий утешительный вздор, но время, то самое, которое лечит, прошло, и Злата о маме забыла.

  Сейчас моя дочь уже замужняя женщина, преподаёт детям биологию в школе; живёт она в другом городе, так что видимся мы нечасто, но я по-прежнему её всем сердцем люблю.

  X