Перевал

Клаус молчал, повернувшись спиной к Гансу. Разговаривать не хотелось. Да и бесполезно переубеждать Ганса. В одном, пожалуй, Ганс прав: очень скоро Гитлеру удалось возродить и внедрить в общегерманскую жизнь гогенцоллерновские традиции Фридриха Великого и Вильгельма Первого. Выходит, была для этого почва, если фашистам удалось, накалив до предела национальные чувства, внушить миллионам уверенность в совершенно исключительных свойствах немецкой нации. Это постоянное национальное бахвальство вошло в плоть и кровь большинства немцев. Вспомнился разговор с отцом, который произошел перед отъездом Клауса на Крит. Тогда отец утверждал, что Гитлер правильно использовал психологический момент для мобилизации сил немецкого народа. Отец говорил, что энтузиазм и самопожертвование нельзя разлить по бутылкам и законсервировать. Они возникают один раз в ходе революции, и постепенно гаснут. Серые будни и жизненные удобства захватывают людей и вновь превращают их в мещан. Гитлеру нельзя было упускать то, чего он смог достичь нацистской пропагандой. Нужно было использовать гигантскую волну энтузиазма, которая подхватила народ. И все же, кто мог ожидать, что Гитлер и компания решатся бросить на войну весь капитал, накопленный физическим и умственным трудом немецкого народа? Конечно, трудно представить, в каких формах проявится и до каких размеров дойдет это национальное напряжение. Но ведь всем очевидно растущее влияние Германии в Европе, ее гегемонистское отношение к другим народам. Эти народы не могут не подняться против Германии. Рано или поздно так будет. Что ее ждет в нелегкой войне против всего мира?..

Гансу надоело молчание Клауса.

— Послушай, Клаус, — заговорил он, — все же с этим письмом будь осторожен. Сожги или дай ход. Как бы тебя не обвинили в утере чувства бдительности!

— Ну это ты напрасно. Хотя господа, сидящие там… Они всегда слишком бдительны. Пожалуй, ты прав, письмо надо уничтожить. И давай попробуем вздремнуть хотя бы часок. Предстоит нелегкий день.

Некоторое время они лежали молча. Клаус совсем было задремал, но Гансу не спалось. Он ворочался с боку на бок, потом тихо заговорил:

— Это хорошо, Клаус, что мы опять вместе. Каюсь, я думал, ты зарылся в книгах, когда на наших глазах переворачивается самая важная страница человеческой истории. А оказывается, ты Железный крест заслужил раньше меня, хотя я с июня сорок первого на восточном Фронте.

— На Крите тоже был фронт, — сонно ответил Клаус. — И были горы, правда низкие, почти незачетные. Самая большая гора, Ида, около двух с половиной тысяч метров.

— А я от Сана все по равнинам, — вздохнул Ганс. — Ну ничего, теперь — Кавказ! Хотю-Тау, Эльбрус… Помнишь, как в тридцать восьмом?.. Теперь, может быть, поднимемся на Эльбрус, а потом… потом Эверест, Индия. Ты слышишь, Клаус, Эверест! Индия! Ты знаешь, ходят слухи, что Гитлер принял мусульманство.

— И Макензен тоже.

— Бог с ними. Я бы принял индуизм. Вот это религия! Ты знаешь, индуизм поощряет культ пола. У индусов в этом смысле все просто. Честно говоря, меня не волнуют все земли, по которым мы прошли, — ни Балканы, ни Украина, ни этот Кавказ. Все эти земли для меня лично только препятствия на пути в Индию. Фактически ведь мы, немцы, возвращаемся через много веков на свою родину. Именно в Индии начинается арийская раса. Ты знаешь, Клаус, в горах Гиндукуша до сих пор живут люди со светлыми волосами и голубыми глазами. В их жилах течет арийская кровь. Мне отец рассказывал, что само слово «арийцы» происходит от древнеиндийского слова «арья» — «благородные». Мы самая благородная нация. Тебе, историку, должно быть, известно… Ты спишь?

— Нет, думаю.

— О чем?

— О Кавказе. Интересно, где сейчас те ребята?

— И та Оля?

— И та Оля.

— Эх, Клаус, Клаус! — Ганс закурил сигарету. — Ты всегда был наивным мечтателем. Та Оля нарожала кучу детей и удрала с ними куда-нибудь за Урал. А те ребята… ожидают нас с винтовками.

— Мы сами пришли к ним с винтовками. В тридцать восьмом они…

— В тридцать восьмом, в тридцать восьмом! — начал раздражаться Ганс. — Лицемеры! Если бы не мы пришли к ним с винтовками, то они пришли бы к нам с винтовками. Такова жизнь. Мир постоянно — от войны до войны — живет ожиданием новой войны. И потом, на этой земле никогда не смогли бы ужиться большевики и национал-социалисты.

— Мало земли? — усмехнулся в темноте Клаус.

— У нас — да, мало, у большевиков — много. Слишком много. Только они не знают, что с ней делать. И вообще… — Ганс затушил о половицу сигарету, лег на спину, обхватив ладонями затылок. — В этом огромном мире огромный беспорядок, и только немцы…