Перевёрнутый мир

Те две недели, что мы провели в замкнутом пространстве вагонного купе, несмотря на бытовые неудобства, не превратили нас во враждующих обывателей коммунальной квартиры, а наоборот, ещё теснее сплотили.

Проехав через объятую огнём революции страну, я собственными глазами видел, как действительно страшен русский бунт. Обнищавшие, голодные и раздетые люди на каждой мало-мальски крупной станции с боем пытались взять места в наших вагонах.

Что гнало этих несчастных с обжитых и насиженных мест в суровую неизвестность? Обиды и притеснения постоянно меняющихся властей? Голод и холод? А может, какие-нибудь другие веские причины, неведомые мне?

Во всяком случае, это были простые обыватели, которых пугали ужасы начинающейся гражданской войны. Это были люди, для которых знакомый обустроенный мир в одночасье рухнул и из привычной разнообразной палитры цветов стал бело-красным. Причём и эти оставшиеся два цвета остро ненавидели и всеми силами пытались уничтожить друг друга. Вообще-то был ещё один цвет – серый. Этим цветом было окрашено всё, что не имело отношения к классовой борьбе: серые лица, серые одежды, серые будни, серый мартовский снег…

Честно говоря, революция, в далеком теперь для меня 1986 году, представлялась несколько иначе. Красочнее, что ли? Красные транспаранты, пламенные речи революционеров, красноармейцы, идущие в полный рост на пулемёты, взмыленные кони, которые под шенкелями седоков сшибаются в смертельной схватке. Красиво, не правда ли? А на самом деле грязь, тиф, нищета, голод, смерть…

– Какой сегодня день, господа? – раздался голос штабс-капитана Стрельникова.

– Десятое марта одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, – последовал ответ входящего в купе графа.

Он встал ни свет ни заря и успел разузнать много интересного. Во всяком случае, времени даром не терял.

– Господа, – говорил он, слегка задыхаясь, – в Благовещенске восстание атамана Гамова. Красные перекрыли железную дорогу и не дают распространиться мятежу дальше. Много вооружённых отрядов прибыло из Хабаровска и других городов.

– Тяжеловато придётся господам, которые решили драпать из России через Благовещенск, – прокомментировал новость Стрельников.

– Как грубо, Сергей Антонович, – осуждающе покачала головой Софья Андреевна.

– Господин штабс-капитан, мы ведь тоже, как вы изволили выразиться, драпаем, – предательски покраснев, выдавил Облонский.

– Вы, Иван Вольдемарович, спасаете от красной чумы своих детей, – махнул рукой штабс-капитан. – А мы, боевые офицеры, драпаем.

В последнее время с капитаном что-то происходило. Он стал невпопад отвечать на заданные вопросы и часами задумчиво смотреть в замызганное окно. В его интонациях появилась язвительная желчь, всё происходящее вокруг он комментировал с едким сарказмом. Растерянность уступала место беспричинной злобе.

Стрельников, давши слово графу Облонскому в предоставлении своего покровительства, не стал оставаться в Чите, а последовал дальше во Владивосток. Немаловажную роль в его решении сыграли загадочные глаза графини Изольды.

И вот сейчас на штабс-капитана навалилась хандра.

– Бросьте, капитан, – примирительно произнёс я. – Воевать против своего народа – последнее дело, и мы с вами не дезертиры, а люди, не желающие проливать кровь своих сограждан.

– А кто сказал, что воевать? Революция – это эпидемия похлеще чумы или бубонной язвы. Лечить надобно, есаул, лечить, – зло выдавил штабс-капитан.

– А лекарство – орудия и пулемёты?

– А хотя бы и так!

– Нет, капитан, такие микстуры не по мне.

– В таком случае, есаул, мы с вами наблюдаем последние дни Третьего Рима, а немцы и прочие наши враги спляшут на обломках некогда могучей империи, – обречённо махнул рукой Стрельников.

Если бы я мог им сказать, что всё это кровопролитие бесполезно, что всё равно победит одурманенный призывами к счастливому завтра народ, что в недалёком будущем теперь уже красная Россия не исчезнет с политических карт мира, а наоборот, окрасит алым цветом ещё большее пространство. Но, увы, этого я как раз сказать не мог. А если бы и сказал, то кто бы мне поверил?

– Господа, не ссорьтесь, – встревоженно прижала руки к груди Софья Андреевна.

– Не извольте беспокоиться, графиня, – как можно спокойнее произнёс штабс-капитан. – Нам с есаулом делить нечего. Мы на чужой каравай рта не разевали.

Наш спор был прерван раздавшейся вдалеке орудийноружейной канонадой. В разноголосый хор перестрелки вплетали свои голоса пулемётные очереди.

Стрельба, сама по себе, не была для нас в диковинку. Она давно стала непременным атрибутом повседневной жизни, но в свете последних новостей эта канонада не предвещала ничего хорошего.

Честно сказать, будучи в своём времени, я ничегошеньки не слышал о восстании атамана Гамова и поэтому не мог предсказать итоги этого бунта. Я тщетно рылся в своей памяти, пытаясь извлечь оттуда хоть какие-нибудь сведения о Гамове, но память молчала и назойливо подсовывала мне фамилии атаманов Семёнова, Калмыкова и почему-то Стеньки Разина. Ну что ж, придётся стать непосредственным свидетелем, а может быть, и участником развивающейся драмы.