Перевёрнутая чаша. Рассказы

Они попрощались. О любви? Разве он умеет писать о любви, он ведь ей говорил, что не помнит, испытывал ли это чувство сам, Лана снова припоминала его произведения, и смутная догадка облачком клубилась вокруг головы. Уж не после ли нашего общения он почувствовал в себе силы писать о любви? А что он говорил о какой-то цене, которую я согласна заплатить за сюжет? Сюжета от него пока нет, а вот прилив вдохновения есть, но и отлив чего-то важного, как в сообщающихся сосудах…Страхи снова стали обретать явственные очертания, но объяснения она им найти все еще не могла. Сделка, сделка, крутилось в голове, каковы же правила игры, знала ли она их вообще? И что за странная история с сестрой? Одни вопросы, а ответов нет. Он раздергивает кулисы, кидает очередную загадку, «тианственно» улыбается и все оставляет без ответа. И все время холод, холод. Лана инстинктивно обернулась пуховой шалью, опять почувствовав на себе взгляды со всех стен. Он смеется над ней, она уже слышит это «хе-хе», короткое, немного хриплое, как будто просто хочет откашляться, а не смеяться.

Как только Лана начинала думать о Максе, вокруг все начинало думать о нем же и оживать. Она это заметила уже давно, но после этого странного разговора мыслительный процесс у окружающих предметов принял слишком явный характер. Стены хихикали, фотография подмигивала, за стенкой неожиданно заиграли на гитаре, прилетел какой-то камень в окно, она подскочила, выглянула из-за шторы, но никого не увидела. Может, я сошла с ума, пора звонить Владимиру Данилычу, устроит по блату на Банную гору, чтобы поменьше человек было в палате, надо, пожалуй, заранее побеспокоиться, голоса, галлюцинации, все это очень напоминает учебник по психиатрии…

Наконец-то повесть была закончена. Лана послала ее своему другу-издателю Эдварду в Тель-Авив. Друзьям она тоже понравилась. Макс медлил с оценкой, ссылаясь на занятость.

Наконец, Эдвард прислал ей письмо, в котором говорилось, что ему удалось включить повесть в план издательства на следующий год. Казалось бы, радоваться успеху. Но взгляд с фотографии не давал ей спокойно спать, и она прокручивала в голове подробности их нечастых встреч, пытаясь отыскать в них разгадку собственных страхов.

Лана всегда с благоговением относилась к книгам. Она любила брать их в руки, вдыхать запах типографской краски, гладить золоченые корешки…

И вспоминала «Улитку на склоне», мысленный разговор с книгами, что-то вроде: книги, книги, много ли вас кто читал, а из тех, кто читал, много ли тех, которые что-либо поняли. Ей казалось, что книги, которые она когда-либо читала, настолько прочно вошли в ее сознание, будто она сама лично была знакома с авторами и подолгу с ними общалась.

Сегодня вечером она перебирала корешки родных и близких ей существ, да-да, они были для нее словно домашние зверьки, мирно спящие на полке, откликающиеся на ее внимание и заботу. И вдруг ей показалось, что название «Фауст» сверкнуло свои золотым переплетом как-то по-особому. Мысль выстрелила как долго удерживаемая пружина.

А вдруг сам Дьявол вселился в Макса и блуждает в поисках души? Все выстраивается в единую цепочку – и фотография, взгляд на которой стал несколько смягченным, и отсутствие интереса с его стороны, будто он уже заключил с ней сделку. Душу в обмен на успех? И вправду, она написала эту повесть, и ее ждет успех. Но он заключил сделку не с уставшим от жизни Фаустом, а с неопытной и невинной Гретхен. Вмиг представила она себе дьявола под личиной Макса. Короткий смех, прозрачный взгляд. Как все продумано! Писатель, чтобы еще больше искусить ее… И вот, сама того не зная, она попалась в сети, и бьется, ан нет. Кровавых клятв не было, но ведь сделка есть сделка, вдруг она теперь заключается просто путем проникновения в мысли?

А может, Макс просто писатель-неудачник, который тоже стремился к успеху, и потому продал душу Дьяволу? Поэтому в его прекрасном слоге, отточенном логикой, только холод, а его герои играют свои роли как марионетки. Картина рисовалась дальше, вот он в один из дней своего успеха понимает, что невозможно купаться в лучах славы ценой потери души. Он мечется, хочет вернуть себе тихие радости любви, душевного покоя, но сделка не имеет обратной силы. Можно вернуть себе душу, заключив подобную сделку с кем-то еще.

Тут Лана начинает понимать, что этот кто-то – она сама, и чем дольше продолжается их общение с Максом, тем больше души перетекает к нему, горячий мяч вдохновения в обмен на холодный лед бездушности. Иллюзия, что стеклянная стена превращается в лед, начинающий таять, снова метаморфозы, непробиваемое стекло. И вот в ее голове возникает финальная сцена – Макс, обретающий душу, ощущающий простые радости бытия, и она, простая оболочка, внутри которой заключена пустота.