Перевёрнутый мир

В последнее десятилетие дюжина моих книг вышла в разных странах. Я посетил многие университеты Европы — Кембридж, Оксфорд, Лондон, Эдинбург, Копенгаген, Стокгольм, Вена, Западный Берлин, Мадрид и др. Я видел красивые города, читал лекции и доклады на конференциях, общался с интеллигентнейшими людьми, был поощрен энтузиазмом молодежи. Вероятно, это просто нормально, но ощущение чуда не покидало меня и остается со мною.

Потому что я провел начало 80-х в вонючей тюремной камере и в лагере ГУЛАГа, окруженном колючей проволокой, в среде истеричных и агрессивных уголовников, без надежды и будущего. И остальную часть десятилетия я был безработным, лишенным научных степеней и званий. Они вернулись только несколько лет тому назад. Я рад, что могу представить суждению словенского читателя свою книгу личных впечатлений о репрессивном тоталитарном режиме. Книга была дважды издана в России и переведена в Германии. Ряд целей был выдвинут в этой книге — гуманизация пенитенциарной системы, утверждение суда присяжных в России, расширение участия адвокатов и т. д. — они уже достигнуты, и я горжусь тем, что и моя лепта в этом есть.

Но словенцы имеют собственный опыт жизни при социализме, хоть и менее длительный, чем наш, и не столь суровый. Так что эта книга могла бы иметь здесь только смысл напоминания — напоминать молодежи об опасности реставрации, коль скоро на Балканском полуострове и в Дунайском бассейне еще есть силы, стремящиеся вернуть социалистическое прошлое.

Но за поведением людей в экстремальных условиях тюрьмы и лагеря, за самоорганизацией людей с невысокой культурой, с нехваткой культуры, мне удалось открыть некоторые свойства природы человека, и это уже нечто, имеющее общечеловеческий интерес. Мне удалось установить некоторые параллели между закрытым обществом лагеря и первобытным обществом отдаленного прошлого, а это предмет моего профессионального интереса, и инициировать научную дискуссию, которая не без интереса также и для широкой публики. Речь идет о нас всех, о нашей общей природе.

Эта книга начата в тюрьме, продолжена в лагере, окончена и опубликована на свободе, хотя и с минимумом свободы, еще под контролем КГБ, в годы “перестройки”. Я всегда понимал, что в советской действительности я вряд ли сумею избежать тюрьмы, и у меня не было иллюзий об условиях пребывания там, но реальность превзошла все мои ожидания. Я понял, что должен описать всё, что со мной и вокруг меня происходит. Я предполагал, что опубликовать это в Советском Союзе будет невозможно, и я задумал отослать это за рубеж. Кто мог ожидать, что колосс расшатается и рухнет так скоро?

Конечно, делать такие заметки в тюрьме и лагере было совершенно немыслимо. Постоянные “шмоны” (обыски) убивали всякую надежду. Но я выпросил себе разрешение заниматься в камере иностранными языками, совершенствовать свои знания — час на английский, час на немецкий, час на французский — и скоро стал записывать всё, что хотел сохранить, под видом упражнений в языках — записывать на иностранных языках, разумеется, недоступных надзирателям. Более того, я договорился по секрету с лагерным фотографом, тоже заключенным (он фотографировал заключенных для документов), и с огромным риском мы фотографировали наиболее типичные лагерные структуры и ситуации, а пленки я упрятал, расщепив каблуки моих ботинок. Как же велико было мое огорчение, когда в ночь перед моим выходом на свободу ботинки были у меня украдены! Идея моих солагерников-воров была, что мне моя лагерная обувь на свободе уже не потребуется. Поэтому все первые издания моей книги были, увы, без иллюстраций.

Хотя мое дело расследовалось КГБ, обвинение было чисто уголовным. После старательных поисков хорошего претекста для ареста, я был обвинен в гомосексуальных сношениях. Разумеется, я отрицал это обвинение. Но ни словом я не пытался доказывать, что я вообще не гомосексуал. Я не признавал этого, но и не отвергал. Ибо даже по советским законам, гомосексуальные склонности не были незаконными. Только реальные гомосексуальные связи были запрещены и только определенного рода — анальные сношения между мужскими партнерами. Именно это должно было быть доказано судом. Я старался сделать очевидным противоположное. Когда в 1993 г. закон о наказании за гомосексуальные отношения был отменен, я оставил книгу столь же неопределенной, что касается моей собственной половой ориентации, как и прежде. Читатель может верить государственному обвинителю, прокурору, или верить автору, бывшему под судом. Оба приводят свои аргументы.

Дело в том, что я принадлежу к российской традиции в этой сфере. Вопрос о сексуальной ориентации личности — это интимный вопрос, не для публичной декларации — как и вопрос о потенции или импотенции, о предпочтительных позициях в сношении и т. п. Этот вопрос должен интересовать только моего врача и ту личность (любого пола), которая хотела бы вступить со мной в половые отношения. Именно такой личности важно знать, являюсь ли я гомо-, би- или гетеросексуальным.