Перевёрнутый мир

Я не был мальчишкой, я всю жизнь прожил в лесу, и лес был моим местом работы. И я знал, что такое охота. Более того, я знал, что охоты, к сожалению, не избежать. Таковы жестокие правила игры мужчин в настоящих мужчин. Хотя с этими правилами я был не согласен. Но беспрерывная пальба из-за засады в изувеченного, хромого, невинного зверя была за пределами понимания мира, за пределами понимания любви к этому миру. Это были бесчестные правила игры слабаков в настоящих слабаков.

Помню, я сидел, обхватив руками пульсирующую голову, вцепившись пальцами в волосы. Меня бил озноб, а зубы стучали. Убийцы предложили мне выпить. Но, взглянув мне в лицо, тут же отказались от этой затеи. А потом приказали содрать с Димки шкуру, зажарить несколько кусков мяса и обрубить рога для украшения кабинета губернатора. Они швырнули мне под ноги мертвое тело моего друга Димки.

Я, совершенно больной, измученный, вдруг собрался силами, и в одиночку, перевалив лося за плечо, понес к выходу. У двери я не выдержал и оглянулся. И всех девятерых по очереди смерил долгим внимательным взглядом, словно пытался запомнить их лица навсегда.

Помню, у одного было совершенно желтое лицо. И я глухо выдавил:

– У вас больная печень.

У второго были синюшные щеки, и я процедил сквозь зубы:

– У вас очень больное сердце.

Третий беспрерывно покашливал, вытирая мокрый рот рукавом. И я прохрипел:

– У вас слабые легкие.

Так я безжалостно перечислял каждому симптомы их болезней, словно стрелял по очереди. Последнему, девятому я сказал:

– У вас ужасное кровообращение конечностей, поберегите ногу…

Эти храбрые вояки замерли, в немом молчании уставившись на меня. В пьяных глазах гнездился лишь страх. Я не был раненым лосем. Они меня боялись. И лишь один, вспотевший от ужаса, заикаясь промямлил:

– Вы же просто лесник, а не врач.

Мои губы скривились в презрительной усмешке.

– А разве это не одно и то же? Я слишком хорошо знаю, как живут звери, чтобы не понимать, отчего могут умереть люди.

Я унес мертвого Димку и похоронил в лесу. Там, где был его дом. На могиле я посадил маленькое деревце, землю вокруг тщательно утоптал Чижик. Мы молча постояли у могилы Димки, и я попросил у него прощения. За то, что так и не сумел спасти его во второй раз. Тогда я впервые усомнился в гуманности своей профессии. И только весной, когда на верхушке деревца появились два крепких сучка, напоминающие рога, и на них буйно расцвели свеженькие сочные листочки, мне стало легче. Димка меня простил, Димка был совсем рядом…

Сегодня я чувствовал себя загнанным лосем, попавшим в подло подстроенную западню. Раненая нога болела. Я, как и мой лесной друг, притворился мертвым. И я не знал, сколько человек прячется в кустах, чтобы сделать девять выстрелов, когда моя бдительность ослабнет, и я без опаски выйду на прямую дорогу.

Похоже, я задремал, потому что не услышал, как кто-то неслышно подкрался ко мне. И лишь от прикосновения чьей-то руки я вздрогнул. И беспомощно захлопал глазами. Я пытался привыкнуть к темноте. Надо мной склонилось лицо какой-то женщины. Она шептала мне ласковые слова, целовала лицо и волосы. Мне даже показалось, что это Любаша. Так горячо любить могла только она.

– Милый, любимый, все будет хорошо, не волнуйся, мы выберемся отсюда, я тебе помогу. Я так люблю, если бы ты знал, как я тебя люблю.

Мои глаза привыкали к темноте. И женщина приобретала реальные черты. Черные волосы, раскосый, восточный разрез глаз, высокий лоб, стройная фигура.

– Вика, – прошептал я. И хотел удивиться. Но у меня не было для этого сил. – Вика…

– Не волнуйся, ты только не волнуйся, я все для тебя сделаю. – У нее по щекам текли слезы. И я осторожно погладил мокрое лицо.

– Не плачь, Вика. Только не плачь. Я ничего не боюсь.

– Я знаю, знаю. Но они вызвали «скорую». Лютик объявил тебя сумасшедшим и даже довольно убедительно доказал это. Ты теперь опасен для общества. Они хотят упечь тебя в психушку.

– Ну, в клетку им меня посадить не удастся. Я стреляный лось.

– И Рита, еще Рита…

Я приподнялся на локтях и глухо выдавил:

– Что с ней?

– Ее мать… Она узнала, что Рита у тебя. Пьяная… И вообще… Этой девочке очень плохо. Ее мать прибежала сюда, много кричала. Говорила, что ты ее спаиваешь, и вообще… Что ты с ней сделал такое? Лютик все подтвердил… Даже тебя защищал. Говорил, что ты болен, очень болен и поэтому нужно простить тебя… Лютик простил.

– И ты… Ты тоже простила? – усмехнулся я и облизал пересохшие губы.

– Мне прощать нечего. Я знаю тебя, знаю Лютика… Любимый… Они хотят запрятать тебя… Они объявили тебя сумасшедшим…

И вновь страстные, обжигающие поцелуи. Женщины, которую я совсем не знал. И знал ли ее Ростик?

Вика вывела меня через черный ход на улицу, и мы на ее машине понеслись по мокрой асфальтированной дороге. Я откинулся на заднем сиденье и немного расслабился. Нога страшно ныла. Я смотрел через лобовое зеркальце на Вику. И она отвечала мне задумчивым и любящим взглядом.

– Куда мы едем, Вика?

– На вокзал, любимый. Ты должен уехать. Ты должен.

– Да, пожалуй, это единственный выход. Но выход куда?

– Ты знаешь. Ты все прекрасно знаешь.