Перевод показаний

Те безопасности относились к нему не так. Он был одним из них. Возможно, не из них, но и не из нас, это определенно.

Место было ограничено и всем оставалось только слушать, и их жесты. Конечно, женщинам, детям, также старухам. Всем. Да, высокомерие, что они продолжали, но в какой форме, что за форма у этого высокомерия, наверняка в гаком высокомерии есть ирония? Это было не обычное высокомерие безопасностей или мужчин, я видел и другие формы. Что это было, может что-то еще, я не знаю.

Происходили те самые ужасные вещи, жуткие инциденты. Они случались, это совершенно определенно. Все мы знали о них. Я и сам был намечен, да, остерегался

Я могу рассказать о снах, о предчувствиях. Он снился мне, как будто старый знакомый, тот, что говорил шепотом, я могу опознать его, потому что мы там стали друзья, да коллегами, во сне. Теперь-то он мертв, тогда нет. Была близость или привязанность, из которой возникали явственные расхождения. Чтобы не задерживаться на этой старой истории, мы расходились во взглядах, а это привело к борьбе между нами, к продолжительной войне. Те, кто знал нас, удивлялись, что мы так воюем. Да мне и самому надоело. И наше знакомство прервалось. Я слышал истории про него. Не дружба, знакомство, я так и сказал.

Сон, это только сон. Кое-кто думал, я все хочу знать, они мне и рассказывали. Была одна девушка, и другие тоже, женщины, старухи, нет, мальчиков, по-моему, не было. Но во мне была любознательность, ожидание дурных новостей. Мне не сообщали этих сведений, мне. Нам, никому из нас.

Заграничный журналист заговорил. Спросил, могу ли я его успокоить. Да, я бы его успокоил, уж я бы успокоил.

Вот так все и было.

Я мог бы его успокоить. Насчет других не знаю. У него были коллеги, я не знаю, друзья, и тоже с ранних времен его браться, я знаю, у него были, двое или трое. Здесь, в нашей секции, он ни с кем не разговаривал, думаю, только со мной.

Я не могу сказать, что он говорил.

Это были сны. Потом и он тоже умер. Меня удивило. Просто мне так сказали. Я не имел с ним встреч, наше знакомство прервалось.

Заграничный журналист сказал мне, Как это могло случиться, что он умер? Ведь такие размолвки всегда улаживаются, как же он мог умереть прежде этого.

Я сказал, Прежде чего.

Заграничный журналист уставился на меня. Что ты такое говоришь, это же преждевременно, его смерть преждевременна, почему так?

Заграничный журналист считал меня вруном. Почему? У него не было никаких оснований. Он думал, что я врал ему уже долгий период времени. Я отрицал ему это. Говорил ему, что его мнение обо мне не было бы таким высоким, если бы я мог так просто ему наврать, если он обо мне так думает. Разве что он был не такой уж и сообразительный человек. Люди так говорили. Но как это может быть? Ведь это конечно невозможно? Он был ожесточен, я говорил ему это. Некоторые гадали о его родных, что с ними случилось. Я нет. Я задавался вопросом о том, который говорил шепотом, и как заграничный журналист думал отойти от него и от товарищей, возможно ли это? Я считаю, что нет. Он думал сохранить дистанцию от них, пока в их компании, в компании также и нашей, думая, что мы можем поверить ему. Старухи и мужчины, дети, мальчики и девочки, все, кто могли присутствовать.

Не могу поверить в такое высокомерие. Кто тут дурак? Я сказал ему это. Его смерть преждевременна. Нет, не могу поверить в такое высокомерие

Конечно, у нас свои позиции и мы спорим за них. Пусть меня даже не спрашивают, я могу это сказать и скажу. Что мы еще должны делать. Я научился этому, как и все мы. Из нашей политики, нашей философии, мы научились, некоторые, что нас нарочно учили, так они говоря. Некоторые из нас сохранили веру в бога и продолжают сохранять эту веру, думаю так. Если приходится убивать людей, мы ищем разумные основания. Кто же не ищет. Что значит искать разумные основания? Ну, может быть, знать сущность проекта. Мы узнаем сущность проекта. Да, жертвы случаются. Конечно. Мы принимаем это, как и они сами, их родственники и расширенные семьи. Может когда мертвы, тогда уже не принимают, я же не слабоумный. Когда заграничный журналист был с нами, он пытался поговорить с некоторыми из нас о вопросах, засекреченных вопросах. Думал так и со мной поговорить. Ему объясняли, что он бесцеремонен и дерзок, так объясняли другие.

Некоторые, некоторые так объясняли. Я это слышал. Он думал быть дерзким.

У меня мнения нет.

Нет мнения. Я его видел, я его слышал. Со мной он не разговаривал. Не полностью. Конечно, болтовня тоже разговор. Он не ценил меня, таких, как я. Ему требовалась сердцевина, проникнуть в сердцевину, вот он и искал похода через меня, через таких, как я

Я рассказываю это, как могу. Сообщаю мои собственные мысли об этом, очередности не существует, задуманной так, ее нет, у нас свои позиции, но не такие, чтобы они задумались/задумывались.

Да.