Перевод с подстрочника

Когда Тимур заговорил об истории, перед глазами Печигина мелькнуло окровавленное лицо козопаса, которого милиционеры заталкивали в машину, и тут же вспомнились строки из письма арестованного хозяина дома, что его больше не бьют, но еду присылать не нужно, потому что зубов не осталось, жевать нечем. Олег закрыл глаза, но свет проникал и сквозь сомкнутые веки, сгущаясь под ними в красно-золотое пульсирующее сияние. Он нашёл руку лежавшей на соседнем шезлонге Зары, взял её пальцы в свои.

– Это для тебя жизнь заключена в узкие рамки твоего существования от рождения и до смерти, а для меня вся история Коштырбастана – это история моего рода, то есть, по сути, моя личная история!

Наверное, он прав. Касымов вообще гораздо чаще оказывался правым, чем хотелось бы Олегу. Пусть так, пускай рамки от рождения до смерти. Многим и этот недолгий срок сильно сокращают… Олег почувствовал запах хурмы. Открыв глаза, увидел, что Зара взяла свободной рукой большой оранжевый плод, откусила, потом, заслушавшись Касымова, забыла о нём и спохватилась только тогда, когда кусок мякоти упал ей на грудь. Она потянулась к полотенцу, но Олег остановил её, наклонился и не спеша слизал с её теплой кожи сладкое волокнистое желе. Захотелось выкинуть какой-нибудь жест в направлении резиденции на том берегу, хотя бы просто помахать предполагаемому наблюдателю рукой, но сдержался. От шампанского в голове немного шумело, точно плеск и шорох волн отдавались эхом где-то в затылке. Певица предложила ему маску с трубкой и ласты. Он надел их, вошёл спиной в воду, помахал лежащим под тентом, набрал побольше воздуха и нырнул.

Теперь он мог свободно погружаться до самого дна сквозь незаметно темнеющие и мутнеющие слои. Они становились то прохладнее, то теплее – очевидно, Олег вплывал в зоны циркуляции течений, порождённых источниками. Холодные струи скользили вдоль тела, отвечавшего на их прикосновение замиравшей в солнечном сплетении щекочущей радостью. Водохранилище было не таким уж глубоким, и даже у дна вода оставалась всё-таки достаточно прогретой, но иногда стоило протянуть в сторону руку, и она входила в невидимый ток инородной прохлады. Оттого, что в ластах Олег плыл гораздо быстрее, водная среда ощущалась более плотной. Он набрал воды в рот, и она показалась ему в самом деле густой, как кисель. Вынырнул, отдышался, изумился царившему над водохранилищем звуковому хаосу (доносившимся с берега голосам, детскому визгу, дребезжанию коштырской музыки), которого прежде не замечал, разглядел сквозь запотевшее стекло маски Зару с недоеденной хурмой в руке, обращённую лицом к Касымову, продолжавшему развивать свои мысли о коштырской истории, – вдохнул поглубже и нырнул обратно в тишину.

Длинные придонные травы щекотали ему живот, усики подводных папоротников шевелились, густые леса буро-зелёных водорослей плавно ходили из стороны в сторону. В замедленном движении этих лесов становились видны течения, раскачивавшие их, как сильный ветер. Проплывая над этой беззвучной растительной жизнью, Олег ощутил вдруг глухонемую нежность, с которой тянулись к нему и за ним следом бессчётные гибкие стебли. Травы и водоросли переплетались, льнули друг к другу, к валунам и песку со слепой безотчётной лаской. Вся эта безвольно стелющаяся по течению первоначальная неисчислимая жизнь была полна нежности…

Когда он вышел, ощущение близости невидимых течений не исчезло. В воздухе, прозрачные в прозрачном, они могли существовать, как и в воде, и так же, как на дне водохранилища, земная жизнь скрыто следовала их незримому коловращению. Он чувствовал их тягу, двигался, кажется, в русле одного из них, это сулило удачу, можно было больше ни о чём не беспокоиться, всё сложится само собой, только бы не потерять его…