Перевод с подстрочника

Это война, ребята, кто там не был, тот не поймёт.

Счастливое, сытое время

для волков, медведей, бродячих собак, камышовых котов,

жирующих от человечины, не успевающих пожирать

свежие трупы, брезгующих лежалыми,

хоть немного подгнившими, охотящихся за деликатесами,

такими, как человечья печенка, кишки или сочный мозг

из простреленного черепа молодого солдата, ещё вчера

писавшего матери: «Не бойся за меня. Я скоро вернусь».

Ничего, война, наша страшная мать, нарожает ещё.

Из её разорванной матки лезут и лезут

сквозь родильную кровь, грязь и слизь

дети войны, начинающие стрелять раньше, чем говорить:

человек с миномётным стволом во лбу,

боец с гранатой вместо головы,

солдат с пистолетом заместо члена,

в одиночку насилующий целый кишлак,

ещё один – живот набит динамитом, в задницу вставлен взрыватель,

и другой, зубами способный вырыть окоп, зубами порвать горло врагу.

Несчастные дети войны! Они тянулись

к материнской груди, прося молока, —

она наполнила их рты свежей кровью. Они хотели

колыбельной на ночь – она дала им песни,

которые поют на марше.

Их кровь закипела от ненависти. Их ненависть чище любви.

Из всей этой грязи, смерти и боли рождается ненависть

наивысшей пробы. Она не даст им

отлежаться в госпиталях, укрыться в могилах.

Оторванные ноги маршируют ночами

по обочинам дорог войны, за ними, цепляясь

за корни и стебли, сдирая ногти и кожу с ладоней,

отрезанные руки ползут – в них живёт ещё ненависть,

не дающая им гнить в земле.

Они вцепятся в глотку врагу, они вырвут победу.

Я знаю, мы победим.

Но кто вернёт им тела, когда мир

хлынет на них щебечущим светом нового дня?

Слова незнакомого языка распирали Печигину рот, как мелкие камни. Многие звучали странно, иные даже смешно, но в них оставался привкус того, о чём они рассказывали, ощутимый привкус крови, страха и боли. Прежде чем Зара придавала им однозначный смысл, они походили на заклинание, составленное из слепо пригнанных друг к другу слогов и звуков, не предназначенных для человеческих ушей. Зара переводила медленно, неуверенно подбирая русские слова, иногда вопросительно взглядывая на Олега, как будто он мог помочь ей. В её передаче дикий коштырский ужас этих стихов делался приемлемее, словно она вставала между ними и Олегом, оберегая его. Её мягкие пальцы втиснулись между пальцами Олега и соединили их руки в замок. После того как она закончила, они ещё какое-то время лежали с сомкнутыми ладонями, потом так и уснули.

Наутро Печигин проснулся со сложившимся началом перевода в голове. Пока записывал его, пришло продолжение. Строки рождались готовыми, он едва успевал заносить их на бумагу. Пошло, понял Печигин, наконец-то пошло!