Переводчик Гитлера. Статист на дипломатической сцене

Как давнишний работник дипломатической службы, хотя в некотором роде и посторонний, так как я выполнял лишь технические функции, а не дипломатические в полном смысле этого слова, я разделял взгляды дипломатов на долг человека перед своей страной, особенно если эта позиция соответствовала моим личным убеждениям. Я был очень хорошо осведомлен о действиях, которые предпринимали более энергичные работники, чтобы отвести от нашей страны несчастья, обусловленные внешней политикой Гитлера, а точно зная, о чем велись беседы между государственными деятелями, я мог дать кое-какие полезные советы. Я слышал от своих друзей, что Гальдер дал войскам, стоявшим у Потсдама, приказ двигаться на Берлин в конце сентября 1938 года, если будет объявлена всеобщая мобилизация, – приказ, который был отменен, когда созвали Мюнхенскую конференцию. Я знал, что заявления Великобритании 1939 года (подробно приведенные в моем описании того периода), которые оставалось лишь произнести вслух, могли быть целиком приписаны влиянию моих друзей в Берлине и Лондоне, предпринявших все возможные усилия, чтобы довести до сведения англичан, что Гитлер к ним прислушается, только если они будут говорить с ним так же дерзко и громко, а не ходить вокруг да около. Я знал также, как много поработали Вайцзеккер и Аттолико, делая все возможное, чтобы предотвратить войну. Я привел яркий пример тому в моем отчете о событиях, предшествовавших Мюнхенской конференции. Я в значительной степени разделял разочарование, которое раз за разом постигало этих искренних людей, когда их усилия, предпринимавшиеся с большим личным риском, терпели крах из-за фанатического упрямства и слепоты Гитлера и из-за уступчивости и непонимания со стороны других стран. Я стал свидетелем человеческих трагедий, имевших место во время войны и после; их значимость можно будет осознать в полной мере, только когда все события, оставшиеся за пределами этой книги, будут когда-нибудь описаны более подробно. Многое уже стало известно множеству людей и в Германии, и за ее пределами из политических исследований, особенно в связи с Нюрнбергским процессом. Я убежден, скоро станет известна вся правда о той роли, которую сыграли лучшие представители нашего министерства иностранных дел при гитлеровском режиме, а я могу ограничиться лишь этими краткими наблюдениями. «Зажигалки» попали и в круг моих близких знакомых в министерском подразделении. Довольно рано один из высокопоставленных руководителей был вызван к Гейдриху для личного допроса и уволен; после событий 20 июля 1944 года он распростился с жизнью. Другой сотрудник, мой близкий друг, в 1941 году был изгнан в Восточную Азию Риббентропом, который, несомненно, знал о его критическом отношении, хоть и не мог приписать ему ничего конкретного. В то же время меня, по тем же причинам, отстранили от тесного сотрудничества с Риббентропом и «назначили» начальником отдела министерства – но только берлинского сектора. «Вам лучше немного отдохнуть в Берлине между конференциями после вашей напряженной переводческой работы», – сказал ставленник Риббентропа, известный заместитель государственного секретаря Мартин Лутер, который раньше руководил транспортной фирмой. Потом его отправили в концлагерь за «предательство» по отношению к Риббентропу. Если кто-то говорит мне об отдыхе, я всегда согласен, как согласился и тогда. Я всегда чувствовал, что пользуюсь до некоторой степени репутацией шутника, и высказывал свое мнение на чудовищные события, которые мне довелось пережить, с помощью разных языков, имевшихся в моем распоряжении, и никак не скрывая симпатии к обычаям западных народов, чьими языками я владел. До весны 1945 года я носил международную униформу неавторитарных министерств иностранных дел – черный сюртук и зонтик, который Чемберлен первым широко разрекламировал в Германии. Я был практически единственным штатским на Вильгельмштрассе. Но это продолжалось лишь до 1945 года, когда я узнал, что это не осталось незамеченным.

Я доставлял большое беспокойство отделу кадров, который постоянно указывал мне на необходимость соблюдать осторожность и, по крайней мере, вступить в партию, так как иначе может разразиться скандал. Ввиду моей работы на самых высоких уровнях национал-социализма мое пребывание за пределами партии могло быть расценено как доказательство неблагонадежности. Я решил оставаться вне партии до 1940 года, откладывая вступление до 1943 года. Тогда пора было вступать в партию, а после большой чистки по поводу 20 июля 1944 года я порадовался, что прислушался в свое время к мудрому совету отдела кадров.

* * *

«Граммофонные пластинки» сменились: вместо «Мы выиграли войну» иностранцы теперь слышали «Мы выиграем войну» и, наконец, «Мы не можем проиграть войну».