Переводчик Гитлера. Статист на дипломатической сцене

В конце декабря 1942 года состоялась еще одна трехсторонняя встреча между Гитлером, Риббентропом, Герингом и Чиано и Лавалем, на этот раз в лесной штаб-квартире в Восточной Пруссии. С Лавалем снова обращались очень жестко. Интересной особенностью этих переговоров было то, что Чиано настаивал на заключении мира с Советским Союзом. «По крайней мере, мы могли бы отказаться от наступательных операций в России, – сказал он, очевидно, следуя указаниям Муссолини. – Мы могли бы построить оборонительную линию, которую можно будет поддерживать сравнительно небольшими силами». Все силы «Оси», сказал он, следует иметь в своем распоряжении для битвы на Западе, особенно, конечно, в Северной Африке. Гитлер игнорировал эти аргументы и ограничился упреками в адрес Чиано за поведение итальянских войск на Восточном фронте, заявив, что отсутствие стойкости у итальянцев сделало возможным прорыв русских возле Сталинграда. Нет нужды повторять, что весь перечень прегрешений Франции был снова зачитан Лавалю.

Как раз месяц спустя Рузвельт и Черчилль встретились в Касабланке. Незадолго до этого события мы получили из Испании отчет о предстоящей конференции, и, переводя испанский текст слишком дословно, бюро переводов допустило вопиющую ошибку. Они не поняли, что Касабланка – название города, и перевели его правильно, но не к месту, как «Белый дом». Наш оратор министерства иностранных дел похвалился по этому поводу на пресс-конференции, что нам известно о предстоящей в скором времени встрече Рузвельта и Черчилля в Вашингтоне. Для нашего пресс-секретаря стало неприятным сюрпризом начало той конференции в Касабланке несколько дней спустя.

Тревога переполняла меня, когда я переводил важнейшую декларацию о безоговорочной капитуляции, которая была принята на той конференции. Я сразу же понял, насколько укрепились позиции Гитлера в Германии и за ее пределами и как она ослабила противодействие его политике. Мне стало ясно, что требование безоговорочной капитуляции Германии нанесло очень тяжкий удар по внутреннему антигитлеровскому сопротивлению. В то время я еще, конечно, не знал, что союзники тоже отнеслись очень отрицательно к этому требованию.

Корделл Хэлл пишет в главе своих мемуаров, посвященной исключительно требованию безоговорочной капитуляции, что удивился не меньше Черчилля, когда в первый раз президент в присутствии премьер-министра вдруг заявил об этом на пресс-конференции во время встречи в Касабланке в январе 1943 года. Он пишет, что премьер-министр был ошарашен. Рузвельт удивил и своего министра иностранных дел. Корделл Хэлл говорит, что был против такого принципа по двум причинам, как и его единомышленники. Одна состояла в том, что это могло бы затянуть войну, укрепив сопротивление «Оси» в последнем отчаянном усилии. Вторая заключалась в том, что такой принцип логически требовал от наций-победительниц способности овладеть национальной и правительственной сферами деятельности и владениями поверженного врага. По его мнению, американцы и их союзники были не подготовлены к такой обширной операции.

Во время интересных дебатов в Палате общин 21 июля 1949 года Черчилль заявил, что впервые услышал формулировку о безоговорочной капитуляции, когда ее огласил президент Рузвельт. «Это заявление президент Рузвельт сделал, не проконсультировавшись со мной, – сказал он. – У меня нет ни малейшего сомнения, что если бы кабинет министров Великобритании рассмотрел эту фразу, то, скорее всего, выступил против нее, но работая с великими, преданными и сильными друзьями из-за океана, мы должны были приспосабливаться».

От Корделла Хэлла мы знаем, что не только государственный секретарь Соединенных Штатов и государственный департамент, но и господин Иден выразили согласие с точкой зрения господина Черчилля, не одобряя эту формулировку (которую Рузвельт, как он заявил, взял из документа времен гражданской войны в Америке). Также и советники генерала Эйзенхауэра и даже Сталин не одобрили ее. В декабре 1943 года на Тегеранской конференции Сталин заявил, что принцип безоговорочной капитуляции – «плохая тактика в случае с Германией».

Но, несмотря на все возражения, Рузвельт отказался отступить; в этом вопросе он оказался таким же бескомпромиссным со своими союзниками, каким я считал Гитлера в его дискуссиях с партнерами по «Оси».

«Вы сами видите, – часто переводил я слова Гитлера, когда итальянцы или Антонеску советовали ему заключить мир с западными державами или с Россией, – что мы не получим ничего, кроме требования безоговорочной капитуляции, если попытаемся договориться с одним из наших противников». Я часто слышал, как Гитлер говорил Риббентропу, Кейтелю и остальным из его окружения: «Теперь, когда враг угрожает нам безоговорочной капитуляцией, немецкий народ пойдет за мной к окончательной победе с еще большей решимостью».