Переводчик Гитлера. Статист на дипломатической сцене

Гитлер не ответил на те вопросы, которые, разумеется, казались Петену и Лавалю самыми важными, а французы не сказали ни слова в ответ на намек Гитлера насчет вступления в войну против Англии. Карта, на которую поставил Гитлер, была бита в результате осторожной сдержанности Петена и Лаваля. Односложные ответы Петена во время дискуссии в Монтуаре явно свидетельствовали о категорическом отказе, не лучше обстояло дело и с Лавалем. Хорошо зная французов, свои симпатии во время этого разговора я отдал побежденным. По-моему, в таких случаях люди особенно чувствительны к любой фальшивой ноте с противоположной стороны. Я понял тогда и считаю до сих пор, что Франции нечего было стыдиться той позиции, которую заняли эти двое французов в отношении к победителю на той встрече в Монтуаре. Мое впечатление подтвердил и тот факт, что в тот вечер Гитлер, по моим наблюдениям, был особенно разочарован отчужденностью французов. В последующие месяцы это разочарование продолжало нарастать и к Рождеству достигло высшей точки во взрыве ярости против адмирала Дарлана, преемника Лаваля. Тогда Гитлер целый час разносил Дарлана в том же самом вагоне, где проходил в Монтуаре разговор с Петеном и Лавалем.

Анри Филипп Бенони Омер Жозеф Петен (24 апреля 1856 – 23 июля 1951) – французский военный и государственный деятель. Маршал Франции (21.11.1918); главнокомандующий французской армией во время Первой мировой войны (с 15.05.1917). В 1940—1944 годах возглавлял авторитарное коллаборационистское правительство Франции, известное как режим Виши (официально – «Французское государство»).

* * *

У тех, кто возвращался в Германию в двух специальных поездах Гитлера и Риббентропа, настроение было не особенно радостным. Ни в Хендайе, ни в Монтуаре Гитлер не получил того, чего хотел. Но появилась и другая проблема: вскоре после того, как мы достигли немецкой границы, наше посольство в Риме сообщило, что Италия готова захватить Грецию. Гитлер был вне себя – он считал акцию Муссолини совершенно неприемлемой в это время года. Риббентроп, «голос хозяина», сказал нам за ужином: «Итальянцы ничего не добьются в Греции в период дождей и снегопадов. Кроме того, последствия войны на Балканах весьма непредсказуемы. Фюрер намерен любой ценой удержать дуче от выполнения этого безумного замысла, поэтому нам нужно немедленно ехать в Италию, чтобы поговорить с Муссолини лично». В напряженной атмосфере, воцарившейся в нашем вагоне по получении этого известия, мы остро почувствовали, как дернулся поезд, когда повернул от Берлина на юг. «Полиция поспешила на место преступления», – как говорится в детективных романах.

Мы проезжали по преждевременно занесенной снегом местности, такой же холодной, как наше настроение, и в 10 часов утра 28 октября прибыли на празднично украшенный вокзал во Флоренции. Мы уже знали, что опоздали, так как два часа тому назад пришло сообщение, что итальянцы вступили в Грецию. Муссолини встретил Гитлера, самодовольно улыбаясь. Прямо на платформе он объявил в нашем собственном стиле, характерном для подобных случаев: «Победоносные итальянские войска сегодня на рассвете пересекли греко-албанскую границу». Это была месть Муссолини за бесчисленные акции, о которых Гитлер никогда ему не сообщал до того момента, когда принц Гесский, королевский курьер, отправлялся на рассвете специальным самолетом в Рим.

Гитлер проявил удивительное самообладание. Он умел проигрывать, как говорят англичане в таких случаях, и не наблюдалось ни малейшего признака мысленного зубовного скрежета в дружеских словах, которыми он обменялся с Муссолини возле палаццо Питти.

В тот же день Гитлер снова отправился на север, затаив горечь в сердце. Три раза он испытал крушение надежд – в Хендайе, в Монтуаре и теперь в Италии. В длинные зимние вечера следующих нескольких лет эти продолжительные, напряженные поездки заполнялись разговорами, полными горьких упреков в адрес неблагодарных и неверных друзей, партнеров по «Оси» и «обманщиков» французов.

* * *

В оставшиеся месяцы 1940 года я работал без отдыха. В начале ноября Риббентроп и Чиано встретились, чтобы поохотиться в Шенхофе рядом с Карлсбадом. Я считал занятия этим изысканным видом спорта неподобающими для военного времени. Вечерами я переводил политические разговоры в небольшом замке, который «арендовал» Риббентроп. «Мы уже выиграли войну», – без конца повторяла «граммофонная пластинка». Этот припев я переводил со все большим отвращением.

Десять дней спустя, 12 ноября, в Берлин прибыл Молотов. В следующей главе я более подробно коснусь судьбоносных и чрезвычайно интересных бесед, которые вел посланец Сталина с Гитлером в те ноябрьские дни.

18 и 19 ноября я работал в Берхтесгадене, где Гитлер принимал царя Болгарии Бориса, а потом Чиано и Суньера. Итальянский и испанский министры иностранных дел уже имели долгие, но бесплодные беседы с Риббентропом.