Переводчик Гитлера

Затем я ехал с Чемберленом по Мюнхену в открытой машине и наблюдал, с каким энтузиазмом люди приветствовали британского премьер-министра. Когда мы медленно ехали по улицам, его моментально узнавали. Люди выкрикивали приветствия, толпились вокруг машины, многие пытались пожать ему руку. Я пристально всматривался в их лица, как делал это во время триумфальных проездов Гитлера по Нюрнбергу. В моменты волнения выражение лиц людей говорит о многом. Здесь, в Мюнхене, при виде пожилого джентльмена, сидящего рядом со мной, у людей не возникало экстатического подъема, как в Нюрнберге, но каждое лицо светилось счастьем. «Спасибо тебе, дорогой старина Чемберлен, что сохранил для нас мир»,? вот что было откровенно написано на тысячах этих радостных лиц.

В то же время, на мой взгляд, эти явно спонтанные и неорганизованные специально овации в честь Чемберлена свидетельствовали и об определенном критическом отношении к Гитлеру. Когда толпа в авторитарном государстве так демонстративно аплодирует не своему богоподобному диктатору, а зарубежному государственному деятелю с демократического Запада под совсем не героическим зонтиком, это является совершенно нескрываемым выражением общественного мнения? более показательным, быть может, чем любое количество враждебных статей в свободной прессе демократической страны.

Подтверждение тому, что я был не одинок в таких мыслях, я получил в тот же день от нескольких известных национал-социалистов из окружения Гитлера, которые, как я знал, всегда, почти неосознанно, следовали голосу своего хозяина. Немецкий диктатор был глубоко разочарован тем, что народ Германии перед лицом войны вел себя совсем не так, как предписывалось национал-социалистским учебником героизма. Вместо того чтобы выказывать восторг от перспективы поднять оружие на врага, население Берлина и Мюнхена продемонстрировало самым явным образом свое неприятие войны и радость от того, что сохранен мир. Некоторая часть привычных аплодисментов, конечно, досталась и Гитлеру, человеку войны, но в Мюнхене, по крайней мере, они не шли ни в какое сравнение со спонтанным выражением симпатии, которое, как я сам видел, оказывали Чемберлену и Даладье за пределами отеля. Я также слышал, что когда той ночью в городе узнали о подписании Мюнхенского соглашения, состоялось много радостных застолий с обильными возлияниями в виде отличного пива, что и привело к появлению на улицах и площадях бесчисленных жизнерадостных пошатывающихся личностей.

Должно быть, мир Гитлера частично рухнул, когда на следующий день он узнал обо всем этом, и я вдруг понял, почему он выглядел таким изменившимся и отрешенным во время разговора с Чемберленом.

Не прошло и двух недель, как Гитлер сказал в своей знаменитой саарбрюккенской речи: «В наших рядах оказались слабовольные люди, которые, возможно, и не осознали, что пришлось принять суровое решение». Это было публичное подтверждение моих впечатлений. Эта речь в Саарбрюккене для многих немцев стала жестоким пробуждением ото сна, в котором им виделось, будто Мюнхенское соглашение все уладило и мир обеспечен навсегда. «Я знаю то, чего, судя по всему, весь остальной мир, а также некоторые люди в Германии так и не поняли: народ 1938 года? это не народ 1918 года». И снова это явилось явным показателем его разочарования в поведении немцев. «Стоит только прийти к власти мистеру Даффу Куперу, мистеру Идену или мистеру Черчиллю вместо Чемберлена, и мы отлично знаем, что первой целью этих людей будет развязывание новой мировой войны… Поэтому нашим долгом является быть настороже и заботиться о безопасности рейха».

Я тоже прекраснодушно надеялся, что с урегулированием «последней территориальной проблемы» мир воцарится надолго. С бесконечным сожалением увидел я, что дух подозрительности и затаенной злобной обиды снова взял верх в душе Гитлера.

В то время я много слышал в Канцелярии о возмущении Гитлера суровой критикой, которой подверглось в Англии и во Франции Мюнхенское соглашение, и стремлением Англии наращивать свое вооружение. Гитлер, казалось, не понимал, как сильно пострадали Англия и Франция от его руки.

«Теперь я иду к умирающему человеку, чтобы дать ему божественное причастие»,? сказал Франсуа-Понсе ранним утром 30 сентября, собираясь сообщить чехам, союзникам Франции, о приговоре, вынесенном относительно них и в их отсутствие. «Но у меня с собой нет даже бальзама,? добавил он,? чтобы пролить на его раны».

Британский премьер-министр три раза летал в Германию; шаг за шагом он позволил Гитлеру подвести себя к решению, которое очень мало способствовало престижу западных держав.

Гитлер был возмущен, что обе великие страны после временного облегчения от сохранения мира не совсем были рады поздравить себя с ценой, которую им пришлось заплатить за это, и что они были разумеется, полны решимости сделать все возможное, чтобы никогда больше не оказаться в таком беспомощном положении.

Еще раз я убедился за эти дни, как мало Гитлер понимал образ мыслей Западной Европы.