Переводчик Гитлера

Несмотря на эти неприятные впечатления, я и мои коллеги в министерстве иностранных дел сохранили до конца того полного событий года чувство облегчения от того, что великая бойня была предотвращена.

Глава пятая 1939 г

Хотя в 1938 году Германия не была ввергнута в войну, в первые же месяцы рокового 1939 года из высказываний, которые мне пришлось переводить на переговорах с участием Гитлера и Риббентропа, я понял, что Германия снова приближается к пропасти? сначала медленно, а затем со все более возрастающей скоростью.

В моей работе не было периода, когда бы я принимал участие в таком обилии переговоров, как в промежутке между Мюнхенской конференцией и 3 сентября 1939 года. В мои обязанности входило составление отчетов по всем этим беседам, многие из которых были с тех пор опубликованы. Когда я писал их, то полностью сознавал, что вместе с другими документами они станут материалом, на основе которого историки составят непредвзятое мнение о событиях, о которых в них шла речь. В то же время я имел в виду тот факт, что мои сограждане сами могли увидеть на основании этих отчетов, как Гитлер проводил свою внешнюю политику. Вскоре после Мюнхенской конференции углубилось мое понимание того, что катастрофа неизбежна. Но я еще не имел представления о ее масштабах.

Я могу лишь сказать, что эта тема присутствовала во всех беседах и событиях. После рокового введения немецких войск в Прагу, на что мы с друзьями взирали с ужасом как на прелюдию крушения, последовали резкие разногласия августа 1939 года, достигшие кульминации в окончательном крахе, когда Англия и Франция объявили войну Германии.

В течение этого периода примечательным было отсутствие пышных празднеств, поражавших мир великолепием в 1937 и в начале 1938 года. Когда теперь я оглядываюсь назад, основной чертой тех последних месяцев перед началом второй мировой войны мне видится огромный контраст между непрерывными торжественными заверениями в стремлении к миру для внешнего мира и деловитой подготовкой к войне внутри страны.

* * *

Итальянско-немецкий трибунал собрался в октябре 1938 года в великолепной обстановке венского замка Бельведер, который был когда-то летней резиденцией принца Евгения, чтобы урегулировать территориальные притязания к обездоленной Чехословакии. Карта оспариваемых территорий была разложена на большом столе, вокруг которого стояли Риббентроп и Чиано со своими советниками. В руке у каждого из премьер-министров был толстый карандаш, и в ходе разговора они подправляли линию границы, проведенную экспертами в качестве основы для обсуждения.

«Если Вы собираетесь защищать интересы Чехии таким образом,? ехидно улыбаясь, воскликнул Чиано, обращаясь к Риббентропу,? Гаха наградит Вас орденом». Жирной чертой он изменил линию границы в пользу Венгрии. «Определенно, это слишком далеко,? возразил Риббентроп, прислушиваясь к нашептываниям эксперта из министерства иностранных дел, и исправил только что проведенную линию. Министры иностранных дел довольно долго продолжали спорить таким образом, стирая и вновь проводя новые линии; карандаши становились все короче, а границы толще.

«Комиссии по границам будет трудно разглядеть линию,? прошептал мне коллега.? Эти толстые карандашные отметки занимают каждая по несколько километров в ширину».

Редко доводилось мне так остро ощущать контраст между легкомысленными решениями относительно границ, принимаемыми государственными деятелями в роскошных апартаментах исторических замков, и последствиями их решений для повседневной жизни на затрагиваемых территориях.

Я сознавал наличие подобного столкновения внешней формы и внутреннего значения во время «дружеских визитов», в которых я сопровождал Риббентропа в Париж и Варшаву в декабре 1938 и январе 1939 года.

«Правительства Германии и Франции разделяют убеждение, что мирные и добрососедские отношения между Германией и Францией составляют один из основных элементов для условий стабилизации в Европе и сохранения мира»,? говорилось в заявлении, торжественно подписанном Риббентропом и Боннэ 6 декабря 1938 года в Часовом зале на Кэ д'Орсэ. Это происходило в той же комнате, где десятью годами ранее я видел, как Штреземан, Бриан и Келлог ставят свои подписи под пактом о запрете войны.

«Оба правительства… торжественно признают бесспорной границу между их странами в том виде, в каком она проложена в настоящее время»,? говорилось далее в тексте заявления. Я прочел вслух немецкий перевод, в то время как фотографы загромождали комнату своими аппаратами, в значительной степени принижая величие события.

«Оба правительства твердо решили,? продолжал я читать,? в отношениях их с третьими державами по всем вопросам, затрагивающим обе их страны… консультироваться друг с другом, если будущее развитие таких отношений может привести к международным трудностям».