Переводчица из «Интуриста»

— Я не знаю, что им движет. Не верю, что принципиальность. Он, видно, просто завидует. Но я согласен включить его в проект, поделить с ним лавры, отдать ему, наконец, пальму первенства. Пусть только не препятствует и согласится со всем.

Действительно, почему бы и не поделиться, если лавры и пальмы скоро начнут сыпаться на Юрку. Почему и не поделиться со «стариком», у которого он пять лет учился! Но я боюсь давать советы Юрке. Я плохо разбираюсь в Юркиных коробках, хотя он провел со мной громадную работу. Мне не совсем понятен весь этот метод индустриализации строительства. Я только хочу узнать: хорошо ли будет жить в такой коробке? Тепло ли? Не будет ли слишком слышно?

— Не знаю, — говорит Юрка. — Построим и увидим. Должно быть хорошо.

— Но ведь чтобы построить, надо наладить специальное производство? А если производство налажено и составлен план, когда же тут смотреть? Будут сажать коробки, как грибы. А смотреть будут, когда вырастут города и лет через пять начнут разваливаться.

Юрка сердится:

— Ты что-нибудь слышала об эксперименте? В Америке просаживают кучу денег на эксперименты и не считают их выброшенными. Если опыт не удается, значит, никто после тебя не пойдет этой дорогой, значит, исключается один путь из тысячи возможных. А в науке часто действуют методом исключений.

— Я не знаю, что в Америке. Им, может, и плевать, в каких домах будут жить люди.

— Если смотреть так узко на вещи, наша страна никогда не станет передовой.

— Пусть мы будем отсталые, но мы будем жить хорошо.

— Нельзя жить хорошо в отсталой стране.

Против этого я не могу возразить.

— Ты понимаешь, — говорит Юрка, — иногда рационально выбросить на ветер сто — двести тысяч. «Выбросить», конечно, с точки зрения твоей и моего шефа. Это так же рационально, как убрать моего шефа и поставить на его место меня.

Я останавливаюсь. «Юрка, что ты сказал? Ведь это же нескромно!» Юрка смеется. Ему очень смешно, что я назвала его нескромным.

— Детка, — говорит он, — это рационально. Интересы государства требуют этого.

Что я могу сказать, если речь идет об интересах государства?..

…Я возвращаюсь домой поздно вечером. Весь дом спит. Я осторожно открываю дверь ключом и так же осторожно прикрываю ее за собой. В темный коридор проскальзывает луч света, а в луче, одетая в длинную ночную рубашку, стоит Калерия.

— Ты чего так поздно? Я чуть не заснула, думала, не дождусь.

— Задержалась, — отвечаю я и хочу пройти к себе, но Калерия становится на пути.

— С кем задержалась? С тем парнем?

— Почему именно с тем? Ну да, с ним.

— Ой, интересно! Вы целовались?

— Ты что — тронулась? И вообще, дай пройти.

— Уходишь, — тянет Калерия разочарованно, — а я думала, ты все расскажешь, специально не спала, всю себя исщипала, чтобы не заснуть.

Чем меня можно пронять, так это благородством. К благородству у меня прямо слабость. Мы с Калерией опускаемся на корточки.

— Вы поженитесь?

— Не знаю.

— А ты знаешь, что будет дальше?

— Мы пойдем опять с ним завтра.

— Так и будете гулять до конца жизни?

Я выпрямляюсь во весь рост. Я оскорблена. Я не могу допустить, чтобы на меня и на Юрку смотрели такими грубыми, примитивными глазами.

— Ну и уходи! Подумаешь! Недотрога какая! Все одинаковые.

От этой мысли Калерия веселеет и шлепает к себе в комнату в хорошем настроении.

В комнате у нас темно, и я на ощупь пробираюсь к своей кровати. За окном — ночь, и тонкий серп месяца стоит высоко в небе. Тетя Муза спрашивает меня:

— Пришла, полуночница? Поешь, на столе под салфеткой.

— Не хочу. Вы спите, спите.

Я раздеваюсь, залезаю под одеяло.

— Тетя Муза, вы не спите?

— Нет.

— Я вам знаете что подарю? Месяц. Тоненький такой, прозрачный, только народился. С вами случится что-нибудь, обязательно хорошее: премию дадут или путевку… Только что же светить тогда будет?… Я лучше вам чулки подарю. Шерстяные… Вот завтра куплю и подарю…

24

Теперь я хочу сказать немного о тебе, финский турист третьего класса. Ты стоишь передо мною, одетый в новый с иголочки костюм, с новым недорогим чемоданом, в новой шляпе, сдвинутой на затылок чуть больше, чем следовало бы. В том, как ты одет, видны тщательность и старание, оскорбительные для сноба. Белые накрахмаленные манжеты обхватывают твои руки. Им здорово пришлось поработать, твоим рукам, прежде чем они стали такими: жилистыми, обтянутыми темной дубленой кожей в непроходящих мозолях — и прежде чем белый манжет обхватил их у самого запястья. Немало забот выпало на твою долю, иначе не было бы твое лицо таким замкнутым и суровым. Странно видеть, как венчает его бойкая шляпа из тех, какие, по мнению финских бизнесменов, должен носить всякий уважающий себя финн.

Ты стоишь неподвижно, опираясь о землю всей тяжестью кряжистого тела, — ты как будто сросся с землей. Ты привык становиться против ветра, поэтому твои плечи отведены назад, а грудь развернута, и во всем твоем теле видны упрямство и упорство человека, противостоящего природе.