Переводчица из «Интуриста»

— Я вас уверяю, что они понятия не имеют о коммунальных квартирах. Они думают, мы утром в ванную стоим в очереди.

Это говорит Басманова.

— Все они понимают, только прикидываются, что не понимают. А по поводу очереди — так это они просто разыгрывают нас. У них, если хотите знать, около двадцати процентов — трущобы.

Это говорит сосед.

— Трущобы — это трущобы, а коммунальные квартиры — это коммунальные квартиры.

— Прошу прощения. Я не объединял эти понятия. Я только хочу сказать, что, когда иностранец спрашивает о коммунальной квартире, не надо думать, будто он сам живет в особняке. Просто они сделали из коммунальной квартиры жупел и потрясают им…

— Именно жупел, — говорит Калерия, — надо, чтобы Аська пригласила кого-нибудь к нам. Они думают, что здесь черт знает что. А у нас порядок. И портрет Льва Толстого на кухне.

— Я говорила, что его надо снять. Он не похож на Толстого. Не толстовское выражение.

Это Басманова.

— Зато борода! Какая борода!

Это Калерия.

— Кушайте пирог! Свежий и пропекся хорошо. Вам положить?

Это тетя Муза.

— Они очень плохо представляют себе, как и чем мы живем. Недостаток информации.

Это, конечно, сосед.

— Недостаток? Нет, скорее искаженная информация. Это делает особенно важной работу Аси и ее коллег.

Это Басманова.

— Я все-таки возьму персик. Всё! Композиция разрушена! Вкусный!

Это Калерия.

Я подхожу к окну. Юрка должен был прийти сегодня вечером и посидеть с нами, но уже ясно, что не придет. Тетя Муза сразу повеселела, как только поняла, что он не придет. А я еще надеялась, что все уладится. Калерия подходит и становится рядом. Она тихо спрашивает:

— Ну как у тебя с тем парнем? Вы поженитесь?

Я отрицательно качаю головой.

— И правильно! Я тоже никогда не выйду замуж.

35

Утром я выхожу из дома. Солнце раннее, без блеска. Мягкие тени на тротуаре. Мальчишки расселись на парапете, ноги — высоко над водой. Удочка застыла, как поднятый указательный палец: тсс, рыба! Никакой рыбы нет. Сколько живу — вижу только жестянки с червями и никакой рыбы. А они сидят. Не умылись даже. На щеке — след от подушки. Глаза раскрыты — на поплавок, на то место, где леска ушла в воду. Ждут.

Милиционер стоит на перекрестке — молоденький, чистенький. Белые перчатки — без пятнышка. Палочка так и летает. Вверх, вниз, вправо, вверх. Шутка сказать: такое движение, а у тебя в руках только палочка. Легковая машина проехала рядом, так близко, что подол платья рванулся вслед. Я отпрянула. Водитель высунулся, погрозил кулаком, поехал дальше.

Хорошо, что люди вокруг есть. Мальчишки на парапете, милиционер на перекрестке, водители машин. Хорошо, что рядом есть люди. И хорошо, что много работы.

Мне хочется работать. Хочется вскакивать каждое утро и бежать в ванную комнату. Потом щеткой причесывать волосы. Потом шагать на работу. С любопытством ждать встречи с незнакомыми людьми. А это желание — узнать, кто они, что думают, как живут! А радость оттого, что тает и тает холодок официальности и все чаще перед твоими глазами выскакивает на свет божий то веселость, то доброта, то чудачество! Они проглянут, а потом спрячутся за солидностью, благопристойностью. А я не отступаюсь. Смотрите, какая я. Вот я вся перед вами, какая есть. Не скрывайтесь и вы. Идите сюда, умная шутка, добродушие, доброжелательность. Иди сюда, все хорошее, что живет в человеке.

У меня много друзей. По всему свету. Коммунисты из Парижа, с которыми мне пришлось провести две экскурсии, пели мне французские песни, смеялись и грозили увезти меня во Францию. Американские студенты — бородатые, в мосторговских тапочках, путешествующие в своей машине, — звали: «Бросьте все, поедем с нами колесить по свету». А финны скандировали: терве тулоа — добро пожаловать. Фырчали машины, и руки взмахивали на прощанье платками, из вагонов поездов свешивались люди, на взлетных площадках жали крепко руки. Что увозили вы с собой, финны, французы, американцы? О чем вспоминали потом, что рассказывали близким и знакомым?

Уходят поезда, и ты остаешься одна на перроне, смотришь, как исчезает вдали последний вагон. И хочется взгрустнуть тебе, а некогда. Пыхтит на соседней платформе поезд, выходят из вагона, отдуваясь, люди, ставят на перрон чемоданы и смотрят на тебя недоверчиво — твои новые туристы. А ты улыбаешься, протягиваешь им руку: «Здравствуйте, добро пожаловать!»

36

Не успела я переступить порог гостиницы, как в вестибюле на меня налетел взмыленный Гоша и уставился темными выпуклыми глазами. Гоша соображал. А когда он сообразил, кто я и как сюда попала, — он схватил меня за локоть и выпалил: «Вот что, Майкина, давайте-ка собирайтесь».

— Куда собираться? И вообще, что значит собираться?

— Работать, Майкина, работать. Идите в бюро обслуживания! Скажите, что я вас прислал на выставку мод.

— Какую выставку? И на какой срок? И с кем работать?

— Все узнаете в бюро. Работайте, Майкина! Работайте как следует!

И Гоша побежал дальше, а я, даже не поднимаясь в комнату переводчиков, пошла в бюро обслуживания. У дежурной переводчицы я спросила:

— Слушай, не знаешь, на какую выставку меня бросают?