Уставшее давно.
Одна она, и страх объял внезапно:
Ведь бедным суждена печаль —
Я знаю, у меня ее богач отнимет.
Ему меня не жаль.
ЭХО
Там горы к небу поднялись —
в дали прошедших лет.
И с песней я взлетала ввысь,
кричала: "Кто там? Отзовись!" —
И эхо мне в ответ.
Померк тот свет, прошли года,
вершины стерлись те.
но эхо живо, как тогда,
ты крикни, и оно всегда
ответит в пустоте.
Когда беда приходит вдруг,
когда вокруг темно, —
как сохранить хотя бы звук,
хотя бы тень, пожатье рук,
пусть эхо лишь одно!..
В БОЛЬНИЦЕ
Мчатся тропы, сияет их белизна.
Что до этого мне, заключенной в палате?
Я стою тихонечко у окна.
Просто плачу.
Спросит врач: "Ты сегодня плакала, да?
Ты хотела увидеть, что там, за горой?"
И я улыбнусь: а ведь он угадал!
И я кивну головой.
Рукою доброю погладь мою...
Рукою доброю погладь мою, —
Пусть как сестре — назад не оглянуться.
Мы знаем: после бури кораблю
В родную гавань больше не вернуться.
Утри мне слезы. Только ты один
Найти сумеешь ласковое слово.
Мы оба точно знаем: блудный сын
Родного неба не увидит снова.
* * *
Возьми в свои руки руку мою
с любовью брата.
Мы оба знали: простреленному кораблю
нет к родным берегам возврата.
Единственный, я внимаю тебе,
сними кручину.
Мы оба знали: родных небес
не увидеть блудному сыну.
БЕССОННОЙ НОЧЬЮ
А бессонной ночью — на сердце лед,
а бессонной ночью — ужасен гнет.
Протянуть ли руку — порвать ли нить?
Отступить?
А наутро — свет.
он на крыльях мчит,
и тихонько он
мне в окно стучит.
Не тяну я руку, не рву я нить.
Сердце!
Дай мне повременить!
Да, я такая
Да, я такая:
проста без затей,
мысли мои тихи.
Люблю тишину,
и глаза детей,
и Франсиса Жама стихи.
Был пурпур мне ближе других цветов,
я жила среди горных вершин,
я была своей средь больших ветров
и своей — средь орлов больших.
Да, это было,
но это — ушло.
Меняются времена.
Душа носилась на крыльях орлов,
а нынче меня не узнать...
В ПУТИ
/
И вновь простор полей, и ветер вешний,
шаг невесом.
Так может, этот плен и этот ад кромешный —
лишь страшный сон?
Но ведь тогда и память об отрадах
и о дарах,
что узниках утешить были рады,
скользнет во мрак?
Так пусть кошмар и ад не гасят пламя
еще чуть-чуть,
чтоб этот малый свет не смог с тенями
прочь ускользнуть!..
* * *
Итак — конец и этим кандалам.
Их прежде не брала любая сила —
теперь же скука их перепилила.
Итак, свобода. Как я к ней рвалась,
ее боялась...
Сердце же, однако,
не радо,
чтобы не сказать — готово плакать...
ЕГО ЖЕНА
Как ей просто его величать
его именем средь бела дня!
Ну, а я привыкла молчать,
чтобы голос не выдал меня.
Как ей просто шагать по земле
рядом с ним ясным днем!
Ну, а я пробираюсь во мгле
и тайком.
Есть кольцо золотое у ней,
и алмазы на нем горят.
Но мои кандалы — тяжелей
во сто крат.
ЕГО ЖЕНА
Она его по имени зовет,
Голос — привычный выдох,
А я на свой не положусь,
Чтоб не выдал.
Она идет повсюду рядом с ним,
Всегда — на его пути,
А я сижу в вечерней тьме,
Взаперти.
На пальце у нее горит кольцо
Золотое, слепящее глаз,
А железные цепи мои прочней
Во сто раз!
Перевод В. Лазариса
ПЕЧАЛЬНЫЙ МОТИВ
Различишь ли зов из своей дали,
различишь ли зов,
как ни страшна даль?
Он рыдает в сердце, в душе болит
и благословляет сквозь все года.
Через мир огромный ведут пути
и, сойдясь на миг, разойтись спешат,
и своей потери не обрести,
и стопы усталой неверен шаг.
Может статься, смерть стоит за дверьми,
и прощальных слез пора подошла,
но тебя — и в самый последний миг
буду ждать, как Рахель ждала.
Раны
* * *
Раны пред вами свои обнажать,
золото горечи — полную чашу! —
на сострадание ваше сменять
и на презрение ваше?
Вам предназначен — презрительный смех.
Силы собрав, проявлю я отвагу
и обозначу границу для всех:
"дальше — ни шагу!"
* * *
Вновь эти строки перед взором предстают:
лист пожелтевший смят,
его чернила, выцветая, создают
былого аромат.
О чары памяти, о властная рука,
касания тепло!