Переворот

Он как приехал в станицу, так и почал собирать вокруг себя мужиков: вы, грит, ни хлеба, ни тягла не давайте колчакам. А как не дашь, коли силком берут? Станишный атаман есаул Шестаков однова упредил учителя, сам своими ушами слыхал: ты, грит, скажи своему брательнику, штоб его большевицкого духу в Чарышской не было, а не то… сам знаешь!.. Вот Иван-то Яковлевич и скрылся. А тут гляжу — под стражей. Как же это вышло, товарищи? Своего же брата — и под арест…»

Вскоре Третьяк был освобожден.

Вечером, после ужина, Огородников стоял в ограде, курил самокрутку. Сумрачно было и тихо. Стыло, как льдинки, поблескивали звезды в вышине, и приятным холодком обдавало лицо. Дверь соседнего дома в это время протяжно скрипнула, и на крыльцо вышел человек, постоял, словно в раздумчивости, спустился не спеша по ступенькам и направился прямиком, на огонек папироски… И пока он спускался с крыльца, пока шел, пересекая ограду, а затем улицу, заметно было, как он сильно прихрамывает.

— Не помешаю? — спросил густым, низким голосом. Огородников узнал Третьяка.

— А-а, это вы… Давайте, давайте, к нашему шалашу! — И поинтересовался, когда тот подошел: — Что с ногой?

— Пустяки, — ответил Третьяк. — Старая простуда, как видно, сказывается.

— Какие ж это пустяки! — возразил Огородников. — Лечить надо. Завтра покажите Бергману. — И добавил для пущей убедительности: — Фельдшер у нас хороший. Он тут одного алтайца в три дня от чирьев избавил… Как рукой сняло. Курите, — протянул кисет.

— Не балуюсь.

— Баловством считаете?

— Не баловство только то, что природой в человеке заложено, — сказал Третьяк. — Вода, пища, сон — это естественная необходимость. А курение — баловство.

— Счастливый вы человек, — улыбнулся Огородников. — А тут забота: где табаку взять, бумаги раздобыть…

— Курите трубку, — посоветовал Третьяк.

— Пробовал — вкус не тот. Да-а, — вздохнул протяжно, — значит, курение — баловство? А убивать друг друга — это в людях тоже природой заложено?

— Революции вызваны, как я думаю, не природой, а социальными неравенствами, то есть как раз тем, что чуждо и противоестественно природе…

— Понятно, — кивнул Огородников. Они помолчали, вглядываясь в темноту. — Скажите, Иван Яковлевич, а как вы все же оказались в Америке, если не секрет?

— Теперь какой секрет. А в Америку я не сразу попал. Сначала в Германию поехал, пробыл там несколько месяцев. Потом польские друзья — эмигранты помогли мне раздобыть паспорт на имя Волынского, вот с этим паспортом и отправился я за океан… Да, брат, велика земля, да порядка на ней пока еще мало, как говорил товарищ Володарский…

— Кто такой… Володарский?

— Большого ума и чистейшей совести человек. Ему я обязан очень многим. А познакомился я с ним три года назад, когда вступил в «Союз русских рабочих». Организация наша была крепкой, имела даже свою газету — «Голос труда». Газета печаталась в Нью-Йорке, а распространялась почти по всей Америке. Многие из нас, рабочих, были ее распространителями, многие сотрудничали с ней, и Володарский очень крепко помогал нам в этой работе… — Третьяк помолчал и со вздохом закончил: — Жаль, что нет уже больше этого человека. Погиб.

— В Америке?

— Нет, в России. Два года назад товарищ Володарский вернулся на родину, был активным участником Октябрьской революции. Потом возглавил в Петрограде отдел печати и пропаганды. И пропаганда эта пришлась, как видно, не по нутру эсерам, вот и решили они убрать товарища Володарского… А метод у них один — террор. Да, брат, велика земля, да порядка на ней пока еще мало…

— Ничего, наведем порядок, — сказал Огородников.

— И я так же думаю. А в чужедальние страны отправились мы не на прогулку, — как бы вернулся к изначальному разговору, — и не для того, чтобы шкуру свою спасти, а для того, чтобы сохранить и накопить силы для новой борьбы… Такая вот, брат, одиссея! — тронул Огородникова за плечо. — Родился-то я не здесь, — добавил чуть погодя, — а в белорусской деревне Ракошичи Кайдановской волости… Это потом, когда я уже был в Америке, семья наша переселилась на Алтай. Приехали искать Беловодье, — тихонько засмеялся. — Так вот и я здесь оказался.

— Понятно, — пыхнул папироской Огородников, высветив на миг лицо. — И чем же вы дальше, если не секрет, думаете заниматься?

— Занятие нынче у нас одно, — ответил Третьяк, — защищать и строить Советскую власть. А если примешь в свой отряд — будем решать эту задачу вместе.

— Давай вместе, — согласился Огородников, затянулся длинно и добавил. — Нам бы перво-наперво полковника Хмелевского разбить, а потом и за Сатунина с Кайгородовым взяться…

— А если они объединятся и ударят сообща?

— Сатунин с Кайгородовым? Никогда!

— Почему?

— Да потому, что кошка с собакой не паруются.

— Возможно, и так. Но лично я не исключал бы и этого варианта. Скажи, а как у вас налажена связь с другими партизанскими отрядами? — вдруг спросил.