Переворот

— Ну что ж, разберемся после, — сказал Третьяк. — Разберемся, можете не сомневаться. — И насмешливо добавил: — Good-bye![14]

Позже выяснилось, что выдававший себя за представителя американской миссии — не кто иной как поручик Кирьянов, один из самых жестоких карателей, пытавшийся скрыться от возмездия за свои кровавые дела и бежавший в Бийск, под защиту колчаковских войск… Но скрыться ему не удалось.

***

В конце девятнадцатого года развернулись ожесточенные бои красных партизан с колчаковцами по всему Алтаю — степному и горному. Северо-восточнее Барнаула, в салаирской черневой тайге, мужественно противостояла регулярным белогвардейским частям Чумышская дивизия Матвея Ворожцова (известного по партийной кличке Анатолий), бывшего военного летчика, юго-западнее вела наступление армия Ефима Мамонтова, к ней вскоре примкнули дивизии Громова, Захарова, Архипова… А на юго-востоке, по левобережью Катуни, действовала Первая Горно-Алтайская партизанская дивизия Ивана Третьяка, в состав которой входило уже одиннадцать полков, насчитывающих в своих рядах восемнадцать тысяч человек.

Между тем белогвардейцы все еще удерживали в своих руках Бийск, считая его главным опорным пунктом на юге Западной Сибири. Бийск был удобен во всех отношениях: он связан с Барнаулом и Новониколаевском не только железнодорожным, но и водным путем — но Оби. А главное — отсюда начинался Чуйский тракт, дававший выход в Монголию. Лучшего пути в случае отступления не придумаешь! Колчак не раз подчеркивал в своих приказах важное значение этой магистрали, требовал неукоснительно, чтобы Чуйский тракт на всем своем протяжении — шестьсот верст — контролировался правительственными войсками.

Вот этим путем и решил воспользоваться штабс-капитан Сатунин. После некоторого перерыва он снова заявил о себе, дал знать срочными телеграммами, направленными в Улалу, Шебалино, Алтайское, Онгудай, Кош-Агач и лично Аргымаю Кульджину: «Верховный правитель приказал мне спасти Горный Алтай. Он дал мне средства, вооружение, артиллерию и теплое обмундирование. Орлы Алтая, я иду к вам! Собирайте дружины, которые я приведу в боевой порядок. Оповестите любимых туземцев, что знамя Каракорума в надежных руках. Атаман-капитан Сатунин».

Видимо, «атаман-капитан» решил еще раз попробовать сыграть на козырях, затронув (как уже было не раз) национальные чувства «любимых туземцев», дабы привлечь их на свою сторону. А там — как бог на душу положит!..

И двинулся по Чуйскому тракту, таща за собой огромный обоз с оружием и награбленным добром.

Весть о продвижении Сатунина в глубь Алтая, по тракту, быстро разнеслась в горах и дошла до штаба партизанской дивизии.

Третьяк созвал экстренное заседание. Медлить было нельзя. И 1-й полк получил задание — выступить наперехват, чтобы не дать уйти за пределы Алтая одному из самых изощренных и жестоких карателей и ярых врагов Советской власти.

Рано утром, еще до рассвета, полк Огородникова выступил и двигался, лишь с короткими остановками, целый день, до вечера, а потом и всю ночь…

Сатунин между тем достиг деревни Топуча и решил сделать передышку, чувствуя себя здесь в полной безопасности. Он знал, что основные силы партизан находятся сейчас на казачьей линии, под Чарышской, почти за двести верст. Однако атаман просчитался — и это обошлось ему дорого.

Полк Огородникова, преодолев за сутки сто восемьдесят верст, рано утром подошел к Топуче. Крутые горы и густой пихтач скрывали партизан, делая их невидимыми со стороны деревни, в то время как деревня сверху была, будто на ладони. Можно пересчитать все дома, виден каждый человек, проходивший по улице, каждый звук доносился отчетливо и ясно.

Деревня уже проснулась. Горланили петухи, мычали коровы. Пахучие дымы поднимались над крышами домов, тянулись вверх и медленно растекались и таяли в поднебесье, под самым носом у партизан…

— Щами па-ахнет! — протяжно и внятно сказал кто-то, шумно втягивая ноздрями сыроватый утренний воздух. — Похлебать бы маленько.

— Погоди, похлебаешь… — насмешливо пообещал другой.

Огородников узнал по голосу своих шуряков, братьев Лубянкиных, Федора и Василия, подошел ближе и увидел рядом с ними Павла.

Они стояли рядом, держа в руках поводья, и копи жадно рвали сухое былье, торчавшее из-под снега, перекатывая во рту вместе с удилами.

— Как настроение, орлы? — спросил Огородников, останавливаясь.

— Орлы и есть, — ответил старший из братьев Лубянкиных, Федор, худой и длинный, как жердь. — Вон куда залетели. Как отсюда полетим?

— Страшновато? — усмехнулся Огородников. Федор новел плечами:

— Не впервой! Гор мы не видели, что ли?

— А чего медлим? — спросил Павел. — Упустим время — чего хорошего?

— А чего хорошего — не зная броду, лезть в воду? Отдохнем. Оглядимся. И лошадям нужна передышка. На-ка вот взгляни, что там внизу творится, — снял бинокль с шеи и протянул брату.

— А я и так вижу. Телеги вон, штук двадцать, целый обоз. Солдаты разгуливают без всякой опаски. Самое время прихватить их врасплох.

— Прихватим, никуда они теперь не уйдут от нас. Разведка вот вернется…