Переворот

— А почему именно Каракорум? — оживились делегаты. — Разве Улала совсем уже непригодна?

— Улала останется на своем месте, — пояснил Гуркин. — А Каракорум будет стоять на своем. Каракорум — это название древней монгольской столицы, местонахождение которой долгие века оставалось загадкой. Только тридцать лет назад Каракорум был открыт известным сибирским писателем и путешественником Ядринцевым. Как видите, все имеет свой смысл и свои исторические корни.

— А где будет построен алтайский Каракорум?

— Место выбрано — лучше не придумаешь! — ответил Гуркин. — Правый берег Катуни, между селениями Маймой и Манжероком.

— Хорошее место.

На последнем заседании была избрана управа Каракорум-Алтайского округа. Председателем стал Гуркин.

Съезд завершил свою работу под звуки и пение «Марсельезы».

Вечером в улалинской церкви отслужили молебствие и освятили национальное знамя Алтая.

— Ну что ж, Григорий Иванович, начало положено, — сказал Анучин, когда после молебна возвращались они по опустевшей, обезлюдевшей улице к дому управы. — Поздравляю вас от души!..

Гуркин с чувством пожал сухую энергичную ладонь Анучина:

— Спасибо, Василий Иванович, за все, что вы сделали для Алтая! Знаете, как у алтайцев? — душевно проговорил. — Считается, что миром управляют два начала: доброе — Ульгень и злое — Эрлик. Два бога. И обоим приходится поклоняться, обоих задабривать. Но алтайцы поклоняются еще горам и лесам, озерам и рекам, луне и солнцу тоже поклоняются… Может, вам наивным покажется, но я хочу, чтобы в центре герба нашей республики было Солнце. Восходящее солнце свободы, — добавил Гуркин, и единственный глаз его заблестел, словно отразив свет еще невзошедшего, но уже совсем близкого солнца. Гуркин улыбнулся и тихо добавил: — Эскиз герба я уже сделал. Покажу вам сегодня. Может, Василий Иванович, и вы что-нибудь подскажете…

8

Отшумело апрельское водополье, согнав мутные ручьи в лога и долины и напоив землю досыта. Оживало все вокруг. После жарких стремительных палов обожженная земля по косогорам и лесным опушкам стала буреть — и вдруг в один из дней покрылась ярко-свежей ликующей зеленью.

Ударил первый гром, и длинные стрелы молний с сухим треском переломились, вонзившись в скалы… Леса наполнились шорохами, звуками, пением птиц. Расцвела белая ветреница. Алтайцы называют ее кандышной матерью, потому что вскоре после того, как зацветет ветреница, появится сочный и сладкий кандык, а следом за ним — желтые и синие фиалки, стародубка, лютики и марьины коренья, горный лук и луговой чеснок, колба, кроваво-алые шапки татарского мыла и что-то еще, еще и еще, зарождаясь в недрах земли, пробивается, тянется к свету, цветет и зеленеет, подчиняясь закону вечного обновления. Медовый запах наполняет воздух.

Наступает кандышный месяц — май.

Гуркину в эти дни особенно тягостно и невыносимо кабинетное сидение. Душа просится на волю, руки тоскуют по кисти и краскам… Ночами снится ему незаконченная картина. А днем ложатся на его председательский стол пачки неотложных бумаг: справки, постановления, обращения, протоколы каких-то заседаний и совещаний, письма и телеграммы, которые он просматривает и прочитывает в первую очередь. Бумаги по большей части идут из волостных управ. Гуркин читает, подчеркивая карандашом наиболее важные места. Вопросов — уйма.

«Едем сегодня пятый день, — сообщает брат, инструктор управы Степан Гуркин. — Вернее, сидим, а не едем, потому что нет лошадей. Катандинское волостное земство вводит порядки — не подчиняться никакой власти. Спрашиваю: а как же вы собираетесь жить? Будем, говорят, жить по своим порядкам. Это, считай, никакого порядка! С чего они начали? Прежде всего, решили упразднить земскую гоньбу. Теперь добираются до учителей, хотят закрыть школу… Вся деревня слепо настроена против Каракорума, чему немало способствуют русские переселенцы».