Переворот

— Это, милейший Владимир Маркович, говорит о том, что выше «Хан-Алтая» мне уже не подняться. А впрочем, и этой вершины не достичь…

— Не могу с вами согласиться. Просто вы сегодня не в духе, потому и видится вам все в черном цвете. Это пройдет, поверьте, говорю вам как доктор. И хочу дать вам один совет… — пристально смотрел на Гуркина. — Вам, Григорий Иванович, надо изменить нынешний свой распорядок. Да, да, решительно перестроить. Вы художник и вам необходимо иметь хотя бы один свободный день в неделю, чтобы заниматься живописью. Ибо от этого во многом зависит состояние вашего духа…

— Ладно, ладно, оставьте вы это… — прервал его Гуркин. — О состоянии своего духа я сам позабочусь. А может, Владимир Маркович, вы заинтересованы в том, — глянул в упор, — чтобы художник Гуркин отдалился от основных дел в управе и не мешал вершить их другим?…

Донец выпрямился, как бы отшатнувшись, и слегка покраснел:

— Это вы зря, Григорий Иванович… Ничего, кроме добра, я вам не желаю. Это вы зря… — не на шутку обиделся.

— Ладно, ладно, — смягчился Гуркин. — Давайте впредь не возвращаться к этому.

Гуркину казалось иногда, что доктор слишком злоупотребляет своим положением и ходит за ним неотступно, как тень, избавиться от которой, как бы она тебе ни мешала, невозможно. Впрочем, в последнее время доктор Донец, кроме прямых своих обязанностей по здравоохранению, исполнял еще и обязанности секретаря управы и оказывал на Гуркина немалое влияние. Поговаривали, что доктор Донец обладает гипнозом и тем самым подчиняет себе Гуркина, диктуя свою волю. Причем делал он это столь умело и с таким тактом, что создавалась видимость, будто последнее слово принадлежит Гуркину. Иногда так и было. Но случалось, что Гуркин проявлял невиданное упорство — и тогда даже доктор Донец со своим гипнозом оказывался бессильным. Вот и сегодня Гуркин выказал характер. Поводом послужила бумага, которую принес на подпись подполковник Катаев. Гуркин взял в руки отпечатанный на машинке текст:

— Что это?

— Обращение к населению Горного Алтая, — ответил подполковник. Гуркин внимательно и долго читал. Донец подошел ближе и, заглядывая через его плечо, быстро пробежал по тексту: «Всем волостным и сельским комитетам! Всем гражданам Горного Алтая! Доводим до вашего сведения, что в пределы округа вновь вошла банда грабителей и насильников, которая действует с благословения Бийского совдепа. Военный отдел Каракорум-Алтайской управы призывает всех, кто может держать в руках оружие, встать на защиту дорогого Алтая. Имеющим оружие и лошадей надлежит безотлагательно явиться в Улалу. Не имеющим таковые немедленно будут предоставлены…»

— Где ж вы наберете столько лошадей? — спросил Гуркин, словно в этом и заключалось главное.

— Аргымай обещал дать. За лошадьми, Григорий Иванович, дело не станет.

— А почему обращение написано от имени военного отдела?

— Это можно поправить.

Гуркин, кажется, не расслышал последних слов, и довод этот как бы остался втуне, не возымев действия.

— Нет, — сказал он, помедлив, — это обращение я не подпишу.

— Но почему? — несколько растерянно спросил подполковник и повернулся к Донцу, как бы ища у него поддержки. Донец, однако, остался безучастным — то ли момент выжидал, не чувствуя себя готовым к активному вмешательству, то ли не хотел преждевременно вмешиваться, чтобы не испортить дела.

— Я не хочу напрасного кровопролития, — сказал Гуркин.

— Но как же иначе? Отношения с Бийским совдепом крайне обострены.

— А вы решили обострить их еще больше?

— Не мы, Григорий Иванович, а совдеповцы всячески усложняют эти отношения. Разве события в Мыюте не подтверждают этого?

Гуркин хмуро смотрел куда-то в сторону.

— Идти на поводу у военного отдела я не намерен.

Сказано это было резко, пожалуй, даже грубо. Подполковник вспыхнул и едва сдержался, чтобы не ответить такой же грубостью, однако вовремя спохватился.

— Простите, Григорий Иванович, но речь идет о защите интересов алтайского народа, и я не вижу другой возможности защитить эти интересы.

— Ну, коли не видите, стало быть, и не знаете, как их защитить. Тогда и поспешность ваша неуместна.

— Мне, как военспецу, тактика и стратегия борьбы давно ясна… Скажу одно: всякая нерешительность в нынешней обстановке чревата опасными последствиями.

— Тактика и стратегия у нас одна, — холодно возразил Гуркин. — Там, где можно избежать кровопролития, надо его избегать.

— Каким же образом намерены вы отстаивать автономию Горного Алтая? И как в таком случае прикажете понимать лозунг: «Алтай — для алтайцев!» Лично я вижу в этом идею борьбы.

— Идея борьбы, Всеволод Львович, не в том, чтобы к месту и не к месту размахивать дубинкой, — вмешался Донец.

— Но и не в том, чтобы сидеть сложа руки. Такая идея мне непонятна.