Переворот

Дальше следовали новые, ещё более шокирующие открытия. До пояса император был покрыт ветхой золотой парчой, кое-где истёртой и, кажется, уже не раз использовавшейся при царских погребениях. В этой излишней рачительности тоже сквозило неуважение, выставленное напоказ.

Но хуже всего оказалось лицо покойного. Набелённое и нарумяненное, оно походило на маску. Местами пудра осыпалась, как сырая штукатурка, наложенная неумелой рукой. Впрочем, в этой неумелости тоже чувствовалось что-то нарочитое. Сразу становилось ясно: красками старались скрыть следы побоев. Шея Петра Фёдоровича была высоко, чуть не до скул, обмотана белым платком и задрапирована пышным жабо, в самой середине которого сверкал крупный, кроваво-красный рубин. В этом неожиданном щегольстве крылся страшный намёк, который не остался не замеченным публикой.

Проходя мимо, люди охали и вздыхали, а, выскользнув на улицу, возмущались уже в голос. «Шлюха», «мужеубийца», «обманщица» — вот самые мягкие прозвища, которыми они награждали императрицу.

Выйдя из душного помещения на свет Божий, Потёмкин увидел и услышал достаточно, чтоб прояснить для себя картину происходящего.

Сегодня утром он дежурил при дворе. Пожалованный на следующий день после переворота чином камер-юнкера, Гриц получил почётное право неотступно находиться при государыне. Екатерина спешно ввела своих гвардейских сторонников в придворный штат и окружила себя ими, как стеной, предпочитая полагаться на проверенных людей. Потёмкин был не из последних. Спозаранку он уже наведался в полк, нашёл товарищей подавленными, как смог успокоил ропот и поспешил обратно во дворец.

Он сменил дежурного офицера в просторной передней, открывавшей анфиладу личных покоев государыни. Из смежной комнаты доносились голоса. Они звучали громче обычного, и Гриц насторожился. Екатерина говорила взволнованно, даже запальчиво. Ей возражал граф Панин. Он увещевал императрицу, как малое дитя.

Дверь неожиданно распахнулась. Из неё вышла Екатерина Ивановна Шаргородская, лицо старой камер-фрау было раздосадованным и угрюмым.

— Никак не оставят в покое мою голубушку, — бросила она Грицу. — Коршуны ненасытные! Вцепились в неё когтями! Все мучают. Уж хоть бы на день дали передышку!

Гневно шаркая туфлями, пожилая дама удалилась, а Потёмкин подошёл поближе к двери. Сквозь неширокую щель он различил уголок кабинета, край платья государыни — сегодня она снова облачилась в траур — и пыхтевшего от натуги Никиту Ивановича, который стоял на коленях в самой смиренной позе. Однако слова, вылетавшие из его уст, изобличали далеко не рабскую покорность.

— Сенат, собравшись сегодня утром, решился умолять Ваше Величество отложить своё шествие ко гробу столь нечаянно скончавшегося супруга. В городе неспокойно, возле монастыря собираются толпы, выкрикивают поносные ругательства. Вашему Величеству могут не оказать надлежащих почестей и даже забросать ваш кортеж камнями. В гвардейских полках брожение. Особенно в Измайловском, на который вы имеете особливую надежду...

— В чём вы хотите меня убедить? — нетерпеливо оборвала его Екатерина. Она встала и, раздражённо шурша шёлком, заходила по комнате. — В том, что я должна пренебречь обязанностями и не появляться у гроба собственного мужа?

— Лишь для вашей же безопасности... — Никита Иванович не поднялся с колен. — Рабски молим вас отменить шествие.

— А как расценит это народ? — неуверенно протянула императрица. Она остановилась у окна и с тоской уставилась на серые низкие тучи, зацепившиеся за шпиль Петропавловки. — Я не привыкла пренебрегать традициями...

— Государь, супруг ваш, умер слишком внезапно и при слишком странных обстоятельствах, — продолжал внушать граф. — Столица полна слухов и невероятных домыслов. Каждый третий повторяет слово «убийство». В этих условиях ваше появление у гроба мужа будет расценено как лицемерие. Повторяю, мадам, на улицах собираются толпы. Патрули едва успевают их разгонять.

Граф говорил и говорил, запугивая императрицу новым бунтом, который, если верить его словам, должен разразиться, чуть только Като выйдет из дворца.

Потёмкин сразу понял, что Екатерина слушает советника вполуха. Но она колебалась, это было заметно и по неуверенным интонациям в голосе, и по позе — опущенные плечи, ссутулившаяся спина. Случившееся нанесло ей слишком сильный удар, чтоб она могла от него быстро оправиться.

Наконец Её Величество махнула рукой и сдалась.

— Будь по-вашему, — сокрушённо бросила она. — Зовите Екатерину Ивановну, пусть поможет мне раздеться. Я никуда не поеду.

Панин торжествовал победу. Он удалился с видом печальной значительности. Императрица запёрлась в кабинете. А Гриц решил сам отправиться в монастырь и лично убедиться в правдивости слов графа.

Никаких толп, разгоняемых патрулями, он не обнаружил. Камней тоже. Однако настроение людей на улицах показалось ему подавленным. Стоя у лавок, народ шептался и был мрачен. Похмельный город проснулся злым, обнаружил стёкла побитыми, а императора в гробу, и искал, на ком бы выместить раздражение за случившееся. Виноватой могли почесть Екатерину.