Переворот

— А я не считал… кабыть не мое дело.

— Вот тебе и кабыть, чтобы себя не забыть! — Огородников задумался, а надумав что-то, повеселел. — Послушай, Корней Парамоныч, а не поехать ли нам в Шубинку вместе? Сегодня, сей же час, не откладывая на завтра.

— Зачем? — насторожился Корней.

— Соберем вечерком надежных мужиков да парней, поговорим по-хорошему. Разберемся, что к чему. Нельзя откладывать. Понимаешь, Корней Парамоныч, нельзя!

Корней заколебался:

— А не опасно? А ну как опять Сатунин вернется? — Сатунин дважды в одно место не возвращается. Во всяком разе предусмотрим и этот вариант. А бездействовать сейчас и того опаснее. Нет, нет, надо ехать.

— Смотри, как бы хуже не было.

— А это, Корней Парамоныч, и от тебя зависит, — многозначительно заметил Огородников. — Вот и давай вместе подумаем.

— Ну-к што ж, коли так, давай подумаем, — поколебавшись, согласился Корней. — Кабыть и надумаем што…

— Ты пойми одно: нельзя допускать, чтобы люди, не подумавши, в эту армию вступали, добровольно голову свою толкали в петлю…

* * *

Однако в Шубинку ехать по такой поре не посоветовал Огородникову и Филофей Демьяныч. «Ты, паря, голову побереги, не суй понапрасну, она ишшо сгодится…» И велел Корнею: «А мужики нехай сюды приедут, какие надумают… Здеся поговоритя и обмозгуетя все».

Так и сделали. Однажды вечером съехались на заимку Филофея Демьяныча шубинцы, человек двадцать мужиков и молодых парней. Расселись кто где — на лавке вдоль передней стены, на скамейках и низком голбце, подле печки, а то и прямо на полу, поближе к выходу… Тут же были и два Корнеевых сына-погодка (Огородников впервые их видел) — девятнадцатилетний Федор, жилистый и высокий, похожий, как две капли, на деда своего филофея Демьяныча, и восемнадцатилетний Василий, Варин близнец, ростом пониже старшего брата, но сбитый покрепче и пошире в плечах. Братья стояли у двери, подпирая плечами косяки, как часовые, и не спускали глаз с Огородникова. Должно быть, наслышаны были о нем, а может, знали или догадывались о том, что вскоре быть им шуряками…

Время было позднее. И Корней запалил семилинейку, убрав нагар с фитиля, надел «пузырь» и придвинул лампу поближе к Огородникову, сидевшему за столом, под божницей.

— Вот, мужики, какую светлую жизнь я вам устроил, — пошутил Корней, чувствуя торжественность момента и в то же время испытывая неловкость от непривычки быть в центре внимания. Поэтому и суетился излишне, хватаясь то за одно, то за другое, что было ему несвойственно, и говорил больше обычного — хозяин как-никак должен, стало быть, развлекать… У него даже лоб вспотел от старания. И он облегченно вздохнул, когда поднялся Огородников и, опершись одной рукой о столешницу, начал говорить.

— Это хорошо, товарищи, что вы собрались вместе. А собрались мы, сказать но правде, в самую трудную для Советской власти минуту. Скрывать этого незачем, потому как вы и сами все видите. Контрреволюция кое-где взяла верх. Чехословаки заняли многие сибирские города, в том числе и Бийск. В Горном Алтае бесчинствуют банды Сатунина, Кайгородова и прочих других карателей. Многие из вас уже на собственной шкуре испытали их руку. Но это только цветочки, а ягодки впереди. И если мы будем сидеть сложа руки, выжидаючи, доведется нам вкусить и всю горечь этих самых ягодок… Это я вам говорю от всей души. И от имени большевистского комитета, который хотя и перешел на нелегальное положение, но оружия не сложил, а продолжает готовиться к решающим боям. — Огородников обвел внимательным взглядом собравшихся тут мужиков и парней шубинских и продолжал ровным и твердым голосом, понимая, что многое нынче будет зависеть от его твердости и непоколебимой уверенности. А поговорить и посоветоваться с вами, товарищи, хотелось вот о чем… — Взял со стола газету, которую днем привез ему на заимку Корней. — Вот здесь объявление напечатано — насчет добровольного вступления в Сибирскую армию… Читали? — Мужики молчали. — Неужто не читали? — удивился Степан.

— Дак чтецы из нас никудышные, — ответил за всех сидевший на голбце мужик. — Но слыхать, конешно, слыхали, о чем там балакают. Слава богу, хоть не силком тянут, а желающих зовут…

— И много среди вас желающих?

— Много не много, а есть, — уклончиво сказал мужик. — Как-никак обмундировка, харч казенный да еще и жалованье в придачу. Шестьдесят целковых рядовому, семьдесят пять отделенному — не фунт изюму! А фельдфебелю и того больше… Как же не быть желающим!

— Дак ты, Егор, кабыть уже фельдфебель? — пошутил Корней Лубянкин. Дружно посмеялись. Мужик, однако, не смутился:

— А я Корней, отделенным пойду. Семьдесят пять рубликов — оне ведь тоже на дороге не валяются… Да и то сказать: хошь или не хошь, а служить все едино придется.

— Смотря кому служить, — заметил Огородников.

— Отечеству, знамо, — нашелся мужик. И, поразмыслив чуть, добавил: — Ну, и правительству, само собой.

— Какому правительству? Мужик опять подумал чуток:

— А тому, которое на данный момент находится у власти.

— Значит, тебе все равно кому служить? И против кого воевать — тоже псе равно?