Переворот (сборник)

Суриков доехал на метро до станции «Парк культуры». Вышел на Остоженку. Поднял глаза на бетонную эстакаду, гудевшую над головой напряженным потоком машин. На табло светофора вспыхнул маленький зеленый человечек, разрешая переход через Новокрымский проезд. Суриков перешел улицу по всем правилам, миновал бассейн. Прошел мимо дома с табличкой «ПАМЯТНИК АРХИТЕКТУРЫ». Подумал с раздражением, что подобные таблички всего лишь публичная дань формализму. Что за дом? Чей? Почему назван памятником? Если памятник в самом деле, то чему? За что? Прохожему вроде бы этого и знать не позволено. Где-то в исполкоме знают — и будя. Тем, кто сочинял табличку, было не до прохожих. Они демонстрировали свое уважительное отношение к истории. Им не было дела до спешащих мимо людей.

Суриков шел, поглядывая на уличные названия.

Как-то не подточили самобытности этого уголка Москвы радетели переиначивания истории. Буквально пиршество звуков звенело здесь для любителей старины. Вот слева — Померанцев, Еропкинский переулки, в справа — Турчанинов, Хил-ков, Коробейников… «Черт, — подумал Суриков, — прийти бы сюда на досуге, да облазить все шаг за шагом, заглянуть во все уголки, до которых не добрались преобразователи природы и памяти. Ведь скоро и эти малые крохи живой старины будут утрачены. Нам это сделать недолго…»

Дойдя до Коробейникова, Суриков свернул направо в Зачатьевский, изгибавшийся плавной дугой в сторону Москвы-реки. Вскоре он оказался у старой монастырской стены, искореженной не стблько Временем, сколько невниманием и бесхозностью. Здесь надвратную часовню 1696 года украшало торжественное уведомление: «ОХРАНЯЕТСЯ ГОСУДАРСТВОМ». Но то ли охрана, то ли само государство были недобросовестными, а кроме обветшалой таблички, ничто не свидетельствовало о том, что памятник старины кто-то холит и бережет.

Бросив взгляд на часы, Суриков свернул под своды часовни и прошел внутрь монастырских стен. К его удивлению, дома здесь выглядели несколько лучше, чем стена, ограждавшая их от улицы и охраны государства. Следуя асфальтовому руслу, Суриков оказался у здания школы. Неожиданная мысль заставила его изменить направление. Открыв дверь, он вошел в храм знаний. Уж где-где, а здесь должны были определить неопознанных «мужчин 18–20 лет».

Проходя вестибюлем, Суриков обратил внимание на стенд «Ими гордится комсомол». Мельком осмотрев вывешенные фотографии, лиц, чьи изображения лежали в его кейсе, он не обнаружил. Выходит, комсомол этими людьми не гордился. И поделом.

Кабинет директрисы был небольшим, светлым. Место на стене, которое в официальных учреждениях предназначается для очередного вождя, выдающегося продолжателя великих дел, занимал любомудрый Лев Николаевич Толстой. Он с явным интересом поглядывал на даму, сидевшую к нему спиной. Директриса — волевая, энергичная, с твердым голосом, крепкими ногами и высокой грудью, встретила гостя настороженно. Поджав губы, внимательно прочитала удостоверение. Представилась: «Антонина Васильевна». Спросила: «Чем мог}' служить?» И села на свое место, приглашая присесть и гостя.

— Посмотрите, пожалуйста, эти снимки. Может быть, вы кого-то узнаете.

Антонина Васильевна неторопливо надела очки, бросила взгляд на выложенные перед ней снимки. Лицо ее стало сосредоточенным, в сжатых губах обозначилась властная твердость.

— Почему же не узнать? Это, — она уперла палец в ту фотографию, что лежала слева, — Сергей Ножкин. Это, — палец коснулся второго снимка, — Григорий Яковлев. Оба ушли два года назад из школы.

— Плохо учились?

— Если бы они учились! — с искренним возмущением воскликнула Антонина Васильевна. — Они отбывали здесь срок.

Да, да, именно так теперь говорят те, кому ученье — обуза. Звучит, будто речь идет о тюремном сроке.

— В заключении срок тянут, а не отбывают, — заметил Суриков. — А вообще-то аналогия малоприятная.

— Да, да, именно! И, представьте, в каждом классе есть такая публика. Им нужны не сами знания. Идет погоня за свидетельством о их наличии.

— Ножкин и Яковлев — это вся компания? — спросил Суриков. — Или еще кто-то в нее входил?

— Да, конечно. Был с ними еще Яша Светлов. Их так и звали — «три карты». И еще — «на троих».

— Странные прозвища. Кто же был тузом?

— Ах, вот вы о чем, — сказала Антонина Васильевна и задумалась. — Действительно, каждый из них носил карточное название. Тузом был Сережа Ножкин. Гриша Яковлев — валет. Это ведь тройка? Яша Светлов должен бы называться семеркой, но его величали шестеркой. Я не знаю почему.

— Шестерка — это мальчик на побегушках, — пояснил Суриков. — Обслуга.

— Вот видите, я и не знала.

— А какой смысл вкладывается в прозвище «на троих»? Они пили?

— Не знаю, вполне возможно. Но здесь суть в другом. У них на всех была одна девушка. Рита Квочкина. Маргарита.

Суриков отметил новую фамилию.

— На всех одна девушка, — произнес он задумчиво. — Звучит двусмысленно. А как понять?

— Воспринимайте, как сказано, — Антонина Васильевна строго поджала губы. — Все именно так, как вы поняли.

— Скажите, Антонина Васильевна, не употребляли ли ребята наркотики?