Переворот

Низина Хулюль с ее гравием и спекшимся песком такого ржавого цвета, словно реки, когда-то впадавшие в это потрескавшееся дно озера, были окрашены кровью, уступила место, когда солнце достигло своего апогея, подножию Булубских гор. Дорога превратилась в извилистую тропу с предательскими ямами, усеянную осыпью кварца, которая бросала основательный вызов нашим стальным колесам с шинами «Мишлен». Дали стали голубыми; по мере того как мы поднимались выше, стали появляться пучки растительности, колючей и безлистой, которые расшатывали камни своими корнями. На склонах, прерывая наш нелегкий, извилистый подъем, встречались следы пастбищ: глина, напрочь утоптанная копытами, навоз, все еще отличимый от минералов, поваленные скелеты пчелиных ульев с обглоданными от отчаяния соломенными крышами. Ость, появляющаяся на выбитых скотом пастбищах, зеленой каймой тянулась вдоль этого края отчаяния. Наш путь пролегал не прямо через Булубы, а по их склону, — на востоке горизонт был низкий, но волнистый, и зоркие глаза моих спутников обнаружили дымок лагеря кочевников племени теда или опасных туарегов. Стремясь проверить, действительно ли они обнаружили зловещий дымок, я увидел нечто совсем другое: две золотистые параболы появились над дальним неровным гребнем, и пока я, не веря собственным глазам, смотрел на них, исчезли из вида, когда машина завезла нас за откос. Ни Мтеса, ни Опуку не смогли подтвердить того, что я видел, хотя мы остановили машину и обследовали местность, пытаясь найти точку для обзора. В скалах здесь пролегали сверкающие полосы каких-то диковинных гладких минералов. На остановке мы прочитали молитву салят аз-зур и легли спать в тени, под навесом скалы; по нам вскоре побежали ящерицы, словно наши спящие тела стали частью огромного бесчувственного скопища неизменного камня, — их крошечные ножки щекотали нас, как первые капли дождя.

Дни нашего путешествия после того, как я видел ядовитые золотистые параболы, слились в моей памяти, — нами овладела своеобразная завороженность расстоянием. Мы пересекли немало разного рода земель: отливающие оранжевым блеском ущелья, участки черной глины, где некий безумный небесный архитектор расставил с равными промежутками аспидно-черные глыбы, полосы лилового гравия, перемежавшиеся с перемещающимися холмами янтарного песка. В широком поясе перехода от высохшей травы к голой пустыне попадались островки пастбищ, они существовали до засухи, и их население — как людей, так и животных — накрыло наступавшее море смерти. Мы видели дикие зрелища: видели, как нагие женщины лазают по мимозам и обрывают концы веточек, чтобы их сварить; видели, как дети рвут дикую крапиву под названием крам-крам; видели, как мужчины нападают на муравьиные кучи и разбрасывают их в поисках сокрытых там зерен. Даже из скважин с самой соленой водой все было выпито, а окружающие деревья превращены в пни с ободранной изголодавшимися людьми корой. Рука тяжелеет и перестает писать, когда я вспоминаю этот кошмар. Самое гротескное, что солнце каждый день бьет по всему этому со спокойной яростью, с какою оратор произносит свою речь, забыв, что говорил то же самое накануне. Приближаясь к северо-западной границе, местам, более густо населенным благодаря пронесшимся слухам о готовящемся событии, я оставил «мерседес» и облачился в шерстяные лохмотья суфи, чтобы не отличаться от моего страждущего народа.