Перевозбуждение примитивной личности

У ворот Донского кладбища сидели нищенки. Чуть поодаль старушки торговали довольно жалкими букетиками и стояла тетка с полузавядшими гвоздиками и большим выбором уродливых искусственных цветов. Но у меня было с собой четырнадцать белых роз. Мама их очень любила. Я сразу заметила, что крематория тут больше нет, вместо него теперь часовня. Это куда приятнее. Я не любила ездить на кладбище именно из-за крематория. Тут всегда раньше стояла очередь из автобусов с покойниками и родственниками, всюду слонялись заплаканные и не очень люди, многие вели совсем не подобающие случаю разговоры, и никакого мира, который, по моим представлениям, должен царить на кладбище, не ощущалось. Впрочем, на российских кладбищах мир вообще не ощущается. Покойники – они уже покойники, а живые продолжают вокруг них свою суету. У кого камень побольше, у кого оградка пофасонистее… Но все же сейчас тут зелено и по-утреннему тихо. А вот и мамина могила. «Марфа Сергеевна Северцева 1939–1975». Боже, какой молодой умерла мама, и можно сказать, умерла от любви… А надпись и в самом деле неплохо бы подновить. На могиле росла травка, и был прикопан красивый керамический бочонок с каким-то краснолистным растением. А розы-то поставить не во что. Но тут на глаза мне попалась пустая литровая банка. Она валялась между двумя могилами и была, по-видимому, ничья. Я вымыла ее под краном, что находился неподалеку, и поставила розы у плиты. Красиво получилось. Я присела на крохотную скамейку. Молодец, Мура, это, конечно, она поставила тут скамейку. Значит, приходит посидеть у могилы старшей сестры. Мама тут не брошена. Она не хотела, чтобы на ее могиле стояла фамилия отца, и хотя по паспорту она оставалась Шадриной, но перед смертью сказала Муре, что на могиле надо написать ее девичью фамилию. Она и перед смертью его не простила… А я теперь всем все простила, кроме паучих… Мои родственники руководствовались разными мотивами, но только не завистью. Да они и не клеветали на меня, а просто жили своей жизнью, в которой я занимала очень мало места, только и всего. Но вполне возможно, что я сама в этом виновата… А вот арахнофобия – это моя болезнь, и видно неизлечимая, тут не спасает даже чувство юмора…

Наконец я встала и пошла туда, куда указывала стрелка с надписью: «Граверные работы». Объяснила какому-то мужчине, что мне нужно, он позвал молодого бородатого парня в шортах с симпатичным лицом и трезвого как стеклышко. Он пошел со мной, подсчитал буквы, сказал, сколько это будет стоить, и взял мой телефон, пообещав позвонить через три дня. А я опять села на скамейку. Почему-то мне было тут хорошо и спокойно, не хотелось уходить. Вдруг ко мне подошла старушка в темном платочке:

– Женщина, я, конечно, извиняюсь, но вы бы розочки покороче обломали.

– Зачем?

– Так упрут же!

– Что?

– Розы ваши упрут и продадут прямо за воротами, а надо, чтобы у них был нетоварный вид…

– Но ведь это будет некрасиво!

– Так упрут же, если красиво! И травку бы полить не мешало.

С этими словами доброжелательная старушка удалилась. Розы я ломать не буду, а траву полить и вправду надо. Но из чего? И тут я заметила пожилого мужчину с небольшой лейкой в руках.

– Простите ради бога, – обратилась я к нему, – вы не дадите мне лейку буквально на пять минут?

– Разумеется! – Он протянул мне лейку. – И не торопитесь, я тут еще побуду.

– Огромное вам спасибо! – Я схватила лейку и пошла за водой. Когда я возвращалась, то на могиле, что рядом с маминой, увидела сидящего на корточках мужчину, который что-то собирал с земли. Ну вот, теперь уже спокойно не посидишь. Значит, полью траву и красный цветок, верну лейку и поеду за покупками для Муры. Но мужчина сидел так, что его зад нависал над моим газончиком.

– Извините, пожалуйста, вы не могли бы немного подвинуться, мне надо тут полить…

Он обернулся и…

– Господи, Рыжий, это ты?

– Динь-Динь? – ошеломленно произнес он. У него было измученное лицо.

– Что ты тут делаешь? – пробормотала я.

– Тут могила мамы, сегодня день ее смерти…

Он в Москве? И не звонил? – пронеслось у меня в голове.

– Я только с самолета… Даже переодеться не успел, сразу сюда, а ты тут какими судьбами?

– Это могила моей мамы, они же рядом… Странно, да? Что с тобой, Рыжий?

– Все плохо, Динь-Динь! Лешка, мой друг… Он повесился в тюрьме… Его крупно подставили, и он сломался. Я не успел, Динь-Динь…

Скамейка на могиле его матери была побольше, мы сели рядом.

– Ты чувствуешь свою вину, Рыжий?

– Нет, просто очень больно… У него осталась жена, двое детей и больная мать…

– Но ты ведь им помог, правда?

– Ну, чем смог…

– А я могу чем-то помочь?

– Им? Нет.

– А тебе?

– Ну если только напьешься со мной в зюзю… – грустно улыбнулся он.

– Тебе обязательно напиться в зюзю?

– Да, Динь-Динь, ты уж прости, такое дело… Ну так как насчет напиться вместе?

– Сегодня не выйдет. Ты на машине, Рыжий?

– Да, тебя куда-нибудь подбросить?

– До первого попавшегося супермаркета… – Я объяснила ему свою задачу.

– Хорошо. Хочешь, отвезу в Рамстор на Шереметьевской, мне по дороге…

– По дороге в зюзю?

– Нет, пока на работу. А зюзя уж потом.