Перевозчик (СИ)

Содружество, как называли они свой порядок общественного устройства, заботилось о всякой нужде, устраняя малейшую несправедливость, питая разум познанием, а душу - красотой; оно открывало человеку любые возможности, стремилось включить его в круг той жизни, где все бы и вся способствовало раскрытию его сущности - цветению подлинному, предельному, полному. Так, через благо отдельного человека, создавалось и утверждалось общее благо. Но было ли этого достаточно? Все ли было учтено, все ли сделано верно? Прочна ли была стена, ограждавшая Содружество от повторения вечной драмы? Ответить на эти вопросы могло только Время.

Засыпая уже на рассвете, Мичи все размышлял о том, насколько же все-таки - если отбросить внешнюю канву повествования - Вараготи напоминал ему милый Ооли. Будучи хорошо знаком со славной его историей, Мичи одну за другой замечал теперь в книге неочевидные поначалу отсылки и явные намеки; известные события, перенесенные в другие эпохи и земли, начинали звучать совершенно иначе, по-особому; обнажали глубокий смысл, ускользавший в силу ошибочного впечатления, будто имеешь дело с давно известными, бесспорными фактами. Одно было - знать историю, и совсем другое - понимать ее смысл, тайную подоплеку. Мичи испытывал невыразимую благодарность автору книги, равной которой он не то, что не встретил за всю свою жизнь, но даже и не представлял, что нечто подобное есть в природе. Стиль неведомого рассказчика был выше всяких похвал. Теперь, уже по прочтении книги, вспоминались страницы, полные мягкого и теплого юмора: автор подшучивал над обыкновениями и нравами своих современников и земляков, не высмеивая, а как бы показывая со стороны, словно подмеченные взглядом стороннего наблюдателя. Отражал очевидное несовершенство окружающей повседневности - и предлагал лучший путь, вдохновляя на перемены, увлекая целями далекими и величественными, побуждая к работе долгой, трудной, необходимой. Бывают такие книги - думалось Мичи - что делят жизнь на «до» и «после»: начинаешь читать одним человеком, заканчиваешь уже другим. Мичи казалось, что за один день и одну ночь повзрослел он так, что порой и несколько лет не способны оставить следа подобной же глубины. Едва приступив к чтению, он чувствовал пробивавшееся сквозь пылающий интерес сожаление: ему хотелось бы перенестись в Вараготи, остаться там навсегда - в этом прекрасном мире, где все устроено так ладно и верно. Позже, осознав, что нигде в мире нет такого места, и Город существует на этих вот лишь страницах, его сожаление приняло несколько иную форму. Ему хотелось писать, писать книги; он чувствовал, что словно для этого и рожден, хоть и не готов пока, не способен еще приступить - но вот, самая лучшая книга на свете была уже написана, и написана кем-то совсем иным. И как бы ни восхищался он таинственным автором, зависть - светлая, счастливая, творческая - колола его изнутри, побуждая к немедленным действиям, пока кто-нибудь другой не создал вообще все книги, которые так хотелось ему написать самому. В то же самое время, он испытывал неуверенность, не зная - получится ли, сможет ли он? Держа в руках образец, превзойти который в мастерстве и величии замысла казалось немыслимым, он спрашивал себя - что же теперь остается? Писать заведомо хуже не имело малейшего смысла. Писать лучше не представлялось возможным. Мичи метался в этой ловушке, переворачивая страницу за страницей, пока не пропитался текстом настолько, что неразрешимые эти противоречия не показалась ему делом попросту не особенно важным. К концу книги он уже удивлялся, что этот вопрос вообще его беспокоил: так и не получив ответа, он знал, что может спокойно жить, делая то, что следует сделать; то, что может, а значит - и должен бы сделать он, именно он, сам. Мичи был переписчиком - и переписчиком неплохим: внимательным, скорым на руку. Эта книга не встречалась ему прежде - и едва ли имела широкое хождение в Ооли. Заключенные в ней сила и истина представлялись Мичи столь значимыми, что он твердо решил сделать все, что окажется в его силах, дабы «Вараготи» прочло как можно больше его сограждан и современников - просто потому, что это виделось ему верным способом сделать мир несколько лучше. Закрыв книгу и погасив светильник, он пообещал - и себе, и незнакомому чудесному автору, и, конечно же, Онди, теперь ему словно и более даже близкому - что снимет с книги, самое меньшее, меру списков - да и всячески позаботится, чтобы «Вараготи» снискала в Городе заслуженную известность, стала предметом всеобщего интереса, горячих споров, оказалась бы переписана и другими, продавалась бы в каждой лавке, разошлась по множеству рук, оказалась доступной, любимой, значимой. Так появилось у Мичи словно бы тайное назначение, поручение важное и ответственное; засыпая счастливым, он чувствовал себя, словно назавтра же отправляется, наконец, в далекое и волнующее путешествие.