Перевозчик (СИ)

Мичи хрустел добытым лакомством, прихлебывал вполне еще теплую омму и буквально разрывался - он никак не мог решить, чего ему хочется больше: закончить чтение «Вараготи» или продолжить дальнейшее знакомство с наследием Онди. Ведь, помимо книг, неразобранной оставалась едва ли не половина еще сундука! Наконец, Мичи сделал свой выбор и раскрыл книгу, которую сжимал в руках - понимая, что обратной дороги теперь не будет, потому что оторваться от этого чтения невозможно никоим образом.

Вараготи было именем древнего города в земле столь далекой, что Мичи не доводилось прежде о ней и слышать. Книга содержала ее историю с древнейших времен, подробные описания жизненного уклада, традиций, общественного устройства, преобладавшего мировоззрения и характера обитателей; сообщала детальные сведения о литературе, поэзии, науке, искусстве, архитектуре, театре и даже высокой кухне, которые переживали бурный расцвет и пронизывали благотворным своим влиянием все стороны человеческой жизни. Вараготи был примером совершенного общества, идеальным миром, показанным в его становлении и развитии: за темными веками упадка следовали периоды возрождения; знания накапливались, хранились, передавались, утрачивались, предавались забвению, уничтожались; гибли, казалось, безвозвратно в пожарищах войн и смут - чтобы однажды воссиять снова, восстав из пепла и мрака. Мичи никак не мог взять в толк, как получилось, что сведения о культуре столь развитой и процветающей до сих пор были совершенно ему неизвестны. Он мучился этой загадкой: как целая страна могла избежать и малейшего упоминания в знакомых ему обширных источниках? - пока, в конце концов, не догадался, что читает историю вымышленную. Город-государство Вараготи был порождением фантазии: роскошной, завораживающей выдумкой - и, осознав это, Мичи не только не испытал разочарования, но почувствовал по отношению к вдохновенному автору восхищение, переходящее едва ли не в преклонение. Тот словно создал из ничего целый мир - и вдохнул в него жизнь, гораздо более интересную, чем окружавшая повседневность; даже предположительно достоверные описания далеких стран и времен уступали этой могучей, богатой, неистощимой игре воображения. До сих пор Мичи не приходилось читать ничего и близко похожего. Больше того, он был уверен, что книга была единственной в своем роде: литературная традиция Ооли не знала примеров подобного творчества. Отступить от правдивого описания имевших место событий, обстоятельств и действительно существующих стран, приукрасив выдумками строгое изложение фактов, представлялось делом немыслимым. Позволить себе подобные вольности мог лишь автор вовсе уж безответственный, либо рассчитывающий снискать дешевой мимолетной известности - поскольку, стоило только вскрыться обману, книга его непременно обречена была на осмеяние и забвение. Решиться написать труд такого объема, ни единожды не отступив от строгой, уверенной стилистики изложения - как если бы речь шла о некоторой вполне очевидной данности - было, по меньшей мере, авантюрой: вызывающей и восхитительной. По мере чтения Мичи замечал, что вымышленный - и всем сердцем уже любимый - Вараготи возник не совсем уж на пустом месте. Во многом, слишком во многом напоминал он знакомый Ооли. Понемногу намерение автора начинало ему раскрываться: сохраняя видимость правдоподобия, книга старалась показать совершенное устройство общества и ненавязчиво предложить идеал человеческого развития. Поиски истины и восхищение красотой; спокойствие и самодостаточность; стойкость перед лицом житейских невзгод и умение устроить свою повседневность так, что она протекала бы в благоденствии, не нарушая внутренней безмятежности; легкость прикосновения к миру, позволявшая в каждый момент черпать действительно необходимое, как из неиссякающего источника; сознательный отказ от погони за обладанием; свобода от порабощения вещами, от всего лишнего, ненужного, чуждого; принятие своей судьбы, умение читать ее знаки, прислушиваться к тихому ее голосу; жизнь, как цепочка мгновений, одно за другим проживаемых в полноте осознания, словно под взглядом вечности. Обо всем этом Мичи доводилось уже читать, там и здесь, понемногу. Больше того - только сейчас начинал он понимать, что в последние годы перед своими глазами имел и пример этой жизни: Онди-самадо, которому все, очевидно, действительно удалось. Но замысел «Вараготи» простирался и дальше этого: книга показывала - или, скорее, намекала, как именно мог быть устроен мир, чтобы подобные полнота и глубина бытия оказались доступны не отдельным лишь выдающимся одиночкам, но стали общественным достоянием.