Перевозчик (СИ)

«Искреннему искателю истины доброе в пути наставление». Обыкновенно Мичи избегал книжек с такими названиями. Под их обложками скрывались, как правило, в школе еще набившие ему оскомину россыпи банальностей, изложенных языком выспренним и неудобочитаемым. Ни спорить, ни соглашаться с подобными сочинениями не возникало желания; повествовали они о вещах бесспорных, понятных, на взгляд Мичи, и без всякого объяснения, нудно разжевывая вопросы, сводившиеся к простому здравому смыслу, а потому были чтением откровенно скучным. Книга была старой. Даже впечатляюще старой - неопределенного цвета кожаный переплет, едва не рассыпающиеся в руках страницы, да и сама манера письма выдавали мало-мальски наметанному глазу более чем почтенный возраст этого томика. Мичи кратко пробежал глазами оглавление. К его удивлению, книга походила на множество хорошо знакомых ему нравоучительных сочинений разве что лишь названием. Содержанием же ее было краткое изложение положений учения четырех основных философских школ: попытка честного, непредвзятого рассмотрения и некоторого обобщения, опиравшегося на точки единства, общие для непримиримых соперников. Удивительно, но книга была написана языком доступным и ясным - хотя и несколько, как показалось Мичи, старомодным. Больше того, она была пропитана тонким и теплым юмором, словно представляя собой беседу четверых закадычных приятелей, придерживающихся взглядов различных, но превыше всего ценящих свою дружбу - хоть и не упускающих случая подшутить друг над другом. «Ну - довольно подумал Мичи, радуясь такому неожиданному повороту - наконец-то. Хоть будет, что почитать». Беглого знакомства с несколькими книгами из личной библиотеки Онди было достаточно, чтобы понять, что вкусы старого самадо были, мягко говоря, довольно своеобразными.

«Напрямик. Записки ойати». Ойа была темой, к которой Мичи относился несколько настороженно. Известная в мире, как считалось, с незапамятной древности, долгое время она оставалась, кажется, благополучно забытой; лишь недавно была она словно открыта заново, и обретала теперь в Ооли новую жизнь, переживала неожиданное и впечатляющее возрождение. Так уж получалось, что равнодушных в этом вопросе не находилось. Одни проклинали ее, считая наваждением бездны, завладевающим волей человека, разжижающим его жизненную силу и сводящим с ума. Другие - к ним, похоже, принадлежал и автор этой книги, переплетенной в тонкую желтую кожу и писанной на голубоватой полупрозрачной бумаге - относились к ойе, как жители песчаных дюн к своим вака. Она была для них всем: не только источником утонченного вкуса, наслаждения и самым даже таинством приготовления, но чудодейственным лекарственным средством, посредником в переговорах, помощником в принятии решений, воспитателем характера, надежным оракулом, проводником на жизненном пути и учителем мудрости. По их словам, ойа способствовала прямому, непосредственному проникновению в суть вещей и событий - что, похоже, и обыгрывалось в названии этой книги - а кроме того, обладала свойством обострять восприятие, усиливать глубину чувственных переживаний и - в определенных обстоятельствах - даже приоткрывать подготовленному человеку возможность испытать нечто и вовсе невообразимое, лежащее далеко за пределами слов. Мичи то и дело слышал все эти разговоры, прислушивался, но, не будучи знаком с ойей непосредственно - как в силу слишком юного возраста, так и благодаря своему решению не торопиться с приобретением подобного рода опыта, не разобравшись прежде в сути дела как следует - предпочитал не примыкать ни к одной из сторон, а потихоньку собирал доступные сведения. Такой, целиком посвященной бы ойе, книги ему пока что не попадалось. Это была хорошая находка.