Перезагрузка

Главное – помнить об очках. Следить, чтобы они не упали в воду – так было уже не раз, и тогда грустной маме придется лезть в холодную речку и шарить рукой на дне, пока очки не будут обнаружены и возвращены обратно на нос непослушному Гошке. Очки – противные, тяжелые, но без них ничего не видно, все становится мутным, двоится и расплывается. Гошку долго водили по дядям-врачам, дяди-врачи говорили какие-то слова – длинные, непонятные, страшные. Единственно понятными, и в то же время самыми страшными были только два слова: "Слепые пятна". Как пятна могут быть слепыми? Слепыми бывают люди. А еще бывают полуслепыми – такими вот, как маленький Гошка Маслов. Противно быть полуслепым, но для него это привычно – он был таким всегда, с самого рождения.

Потом уже, после смерти мамы, когда Гоша вырастет, когда станет голенастым подростком, зрение его вдруг исправится само собой, исчезнут куда-то близорукость и астигматизм, и даже атрофия зрительных нервов даст обратный ход, заставив покачивать головой и удивленно поднимать седые брови умудренных профессоров. Только слова "Слепые пятна" навеки засядут в памяти – как образ чего-то ужасного, потустороннего, фатального, не поддающегося лечению.

Дача, которую они снимали на лето, из года в год, стояла совсем недалеко от реки Линды. Папы на даче почему-то никогда не было, он работал в городе, был страшно занят ("Ведущий специалист" – пацаненок Гоша всегда гордился этим словосочетанием, характеризующим важный папин статус), а мама была рядом всегда. И так здорово было прибежать к ней, поймав панамкой красивую бабочку, или, наоборот, испугавшись огромного слепня – полосатого и очень гадкого, кусачего. Прижаться к ней круглой головенкой, посидеть на ее коленках – теплых, согретых солнцем, приласкаться, почувствовать прикосновение мягких маминых ладоней к макушке. "Гошка-стрикакошка", – говорила мама и целовала его в круглую, упругую, загорелую щечку, измазанную земляникой. Откуда взялось это таинственное "стрикакошка", Игорь не знал до сих пор. Замечательное слово. Игорь дорого бы дал, чтобы кто-нибудь сейчас назвал его так. Но назвать его так могла только мама. Или… Или Мила. Жаль, что он не рассказал о том, как его звали в детстве. Не успел. Некогда было.

У них когда-нибудь будут дети. У Игоря и Милки. У них будет сынок, и Игорь будет качать его на коленях, гладить его мягкие вихры и называть стрикакошкой. Или дочка. Дочку тоже можно назвать стрикакошкой – словечко универсальное. Главное, чтоб было кого называть. Главное, чтоб были дети, и родители любили их – ни за что, не за хорошее поведение, а просто потому что дети. Главное, чтобы дети рождались, и чтобы детей не убивали, чтобы они жили мирно под голубым небом, а для этого нужна лишь малая малость – выползти из этой тюряги, переиграть все заново, найти Милку…

Нет, нет. Это уже вторжение в запретное настоящее и еще более запретное будущее. Нельзя. It's forbidden[7]. Думать только о прошлом.

Когда Гоша вышел из больницы, у папы появилась новая жена. Она хотела, чтобы Гоша называл ее мамой, но Гоша так этому и не научился – остановился на нейтральном "Тома". Тома была хорошей, симпатичной, она играла на фортепьяно и пыталась научить этому Гошу, но… она не была мамой. Родить своего ребенка у нее не получилось, а когда Игорю стукнуло пятнадцать, она ушла из дома. Это называлось разводом. Отец очень переживал… целых полгода, дальше нашел новую жену – еще моложе и симпатичнее. Ее звали… дай Бог вспомнить… кажется, Элла. Ее хватило только лишь на год. После этого отец больше не женился ни разу.

Отец, несмотря на ответственную рабочую должность (дорос со временем до замдиректора НИИ), был мягким человеком. Слишком мягким. Ездили на нем все, кому не лень, и в конце концов укатали сивку крутые горки. В пятьдесят лет – инфаркт, в пятьдесят пять – второй, потом инвалидность, в пятьдесят семь его не стало. К этому времени Игорь давно повзрослел; впрочем, и раньше он научился прекрасно обходиться без отца. Сейчас Игорь с сожалением подумал о том, что у них с отцом никогда не было духовной близости. С работы отец приходил поздно, всегда чудовищно усталый, с потухшим взглядом. Дома предпочитал молчание, и Гоша был не против.