Пережитое. Воспоминания эсера-боевика, члена Петросовета и комиссара Временного правительства

Но судьба хранила меня долго. Я даже сумел несколько раз видеться в Москве с отцом и матерью, вызвав их по телефону на свидание в ресторан… Но всему бывает конец – судьба, наконец, подкараулила и меня.

Однажды по делам я выехал из Петербурга в Гельсингфорс. Это было в мае 1910 года. Так как туда я приехал по железной дороге, то по окончании своих дел в Гельсингфорсе я решил обратно в Петербург вернуться на пароходе. Еще по дороге я заметил на пароходе одного человека, который показался мне подозрительным, – когда долго живешь в положении дичи, за которой по пятам гоняются охотники, то наблюдательность и впечатлительность обостряются до крайности. Я заметил своего подозрительного субъекта после Выборга и, наверное, сошел бы с парохода, если бы между Выборгом и Петербургом были остановки. К сожалению, их не было. Приехав в Петербург, я долго проверял, не преследуют ли меня сыщики. Я их не заметил и решил, что мой пароходный сыщик – просто плод излишней подозрительности. И так как у меня была в одной плохонькой гостинице снята комната, взятая мною еще до отъезда из Петербурга в Финляндию, то я решил заехать в нее, чтобы переодеться и уже затем отправиться по делам. В гостинице я тоже ничего подозрительного не заметил. Мне предстояло в этот день свидание, назначенное еще две недели тому назад, с товарищем, который приехал для этого с другого конца России. Когда я подъезжал на трамвае к знакомому дому, мне показался подозрительным один извозчик, который ехал сзади. Желая проверить возникшее у меня подозрение, я, вместо того чтобы войти в дом, прыгнул на всем ходу в шедший мне навстречу трамвай. Извозчик тоже повернул обратно и помчался за трамваем. Два штатских господина вдруг отделились от тротуара и на ходу вскочили в экипаж извозчика. Все для меня стало ясно: извозчик и два седока его – переодетые полицейские шпионы, которые сейчас стараются догнать трамвай и арестовать меня. Я дождался, когда трамвай завернет за угол, выскочил из трамвая и, не обращая ни на кого внимания, бросился изо всех сил бежать через бульвар – сначала в один переулок, потом в другой, вбежал в ворота, по черной лестнице поднялся на верхний этаж и остановился на площадке. Погони не было. Прошло минут десять. Из дверей вышла маленькая девочка с куклой и остановилась против меня. Оставаться дальше было опасно. Я медленно вышел из двора и размеренным шагом пошел дальше – сердце колотилось, как сумасшедшее. Кругом было спокойно. Я прошел около часа и на окраине города вышел к Неве. Здесь я сел на один из маленьких пароходиков, которых так много летом бегает по Неве и ее каналам.

Несколько раз я переменил пароходики, каждый раз садясь и вылезая последним, чтобы проверить, не следит ли кто-нибудь за мной. Уже смеркалось. На трамвае я отправился в самую оживленную часть Невского и забрался в многолюдный синематограф, в котором просидел до глубокой ночи.

Что делать дальше? Этот вопрос стоял передо мной в виде логической задачи: очевидно, сыщики потеряли мой след – иначе меня немедленно бы арестовали. Могу ли я вернуться в свою гостиницу? Если бы мои опасения относительно подозрительного человека на пароходе между Выборгом и Петербургом были правильны, то меня проследили бы и до моей гостиницы и арестовали бы в ней, так как я пробыл в ней не меньше часа. Но этого не случилось, и, следовательно, начали за мной следить уже в самом Петербурге после того, как я вышел из своей гостиницы. Значит, гостиницы моей сыщики не знают, и я могу спокойно в нее вернуться, а не ночевать на улице. Таково было разрешение моей логической задачи – логика меня и погубила.

Я вернулся в гостиницу и спокойно лег.

А в четыре часа утра швейцар уже стучал в мою дверь, говорил, что для меня получена телеграмма, и просил отворить ему дверь. Я хорошо знал, что значит, когда ночью будят «телеграммой», но сопротивляться не имело смысла – и я отворил дверь; немедленно в мою комнату ворвалось около десяти переодетых в штатское полицейских с направленными на меня револьверами. На руки мне немедленно надели стальные браслеты и под стражей отвезли в охранное отделение. Там меня встретил жандармский полковник, который уже вел в 1905 году в Москве мое дело и прямо назвал меня по фамилии. Как и раньше, я отказался разговаривать с жандармами и был немедленно в закрытой карете отвезен в Петропавловскую крепость.

Случаю угодно было сделать так, что через несколько лет я получил полную разгадку моего ареста. Один из полицейских сыщиков, служивших как раз в это время в Петербурге, начал передавать революционерам некоторые секретные сведения. Он был в этом изобличен, и правительство отправило его в сибирскую ссылку. Там он, между прочим, рассказал политическим ссыльным, с которыми его столкнула судьба, подробности о моем аресте, который произошел у него на глазах.