Пережитое. Воспоминания эсера-боевика, члена Петросовета и комиссара Временного правительства

К осени наша московская организация была уже в полном расцвете. Никогда не было у нас столько сил. Число пропагандистов, организаторов, агитаторов росло с каждым днем. Рабочие кружки были теперь во всех районах города, охватывали все крупные заводы и фабрики. Во множестве мы отправляли в подмосковные деревни революционную литературу, которую получали из-за границы и изготовляли сами. Я занят был устройством комитетской типографии с настоящим печатным станком, на котором мы должны были печатать новое издание – «Рабочую газету». Половина первого номера у меня была уже готова.

28 ноября в Петербурге произошли крупные уличные демонстрации. Начаты они были студентами на Казанской площади и на Невском, к ним присоединились рабочие и даже обыватели. На Невском произошло страшное побоище, во время которого пострадали сотни лиц. Казаки и полиция избивали демонстрантов нагайками, рубили их саблями, топтали лошадьми[34].

Избиение вызвало страшное негодование: публично протестовали ученые общества, врачи, юристы, профессора, писатели. Мы в Москве решили поддержать протест. На 5 и 6 декабря (6 декабря – царский день, именины царя) мы назначили на главной улице Москвы, Тверской, где находился дом московского генерал-губернатора, великого князя Сергея (дяди царя), демонстрацию. К ней мы готовились целую неделю. Во многих тысячах распространили среди рабочих на окраинах Москвы наши призывы. Москва волновалась. Одновременно с призывами на демонстрацию мы распространили по городу еще и особого рода воззвание: мы официально предупреждали от имени Московского комитета партии социалистов-революционеров, что, если назначенная на 5 и 6 декабря демонстрация будет сопровождаться такими же ужасными избиениями демонстрантов, как это было 28 ноября в Петербурге, личная ответственность за это будет комитетом возложена на московского генерал-губернатора, великого князя Сергея и на московского полицеймейстера, генерала Трепова.

И комитет в таком случае не остановится перед тем, чтобы «казнить» их. После убийства нашей партией фон Плеве это звучало серьезно. Я собственноручно опустил в почтовый ящик два конверта с этими заявлениями, адресованные на имя генерал-губернатора и полицеймейстера.

Администрация Москвы приняла наш вызов. Я хорошо помню этот зимний снежный день – 5 декабря. К 12 часам дня мы начали собираться на Страстной площади, где начиналась Тверская, и около кафе Филиппова в начале Тверской. Много знакомых лиц, но много и незнакомых. Студенты, курсистки, молодежь, но немало откликнулось и рабочих – они вливались в толпу целыми группами; некоторые из них в целях самозащиты захватили с собой толстые железные пруты, которые прятали под пальто. Лица всех были возбуждены – все пришли, как на праздник, но в глазах у всех был и вызов, и решимость. Несколько членов комитета и пропагандисты держались вместе (согласно принятому накануне постановлению кое-кто из комитета должен был сидеть дома, чтобы в случае ареста во время демонстрации работа наша не была окончательно расстроена; в числе таких был Никитский, который, кажется, ничего не имел против этого…). Ровно в 12 часов мы запели «Марсельезу» и с ее пением двинулись вниз по Тверской, по направлению к губернаторскому дому. Сейчас же с тротуаров, с площади – к нам примкнули ожидавшие этого момента демонстранты.

По Тверской мы теперь уже шли сплошной и густой толпой, которая чем дальше, тем становилась все гуще, все чернее. Появилось несколько красных флагов, пение раздавалось все громче. Мы беспрепятственно прошли один квартал, другой – впереди показалась цепь полицейских. Они перегораживали улицу от одного тротуара к другому. Немного дальше, около самого генерал-губернаторского дома, виднелись казаки на лошадях. Пение нарастало, наша толпа все ускоряла свой шаг. Вдруг полицейские обнажили свои сабли – очевидно, им была дана команда, которой мы уже не слышали. Шагах в десяти от себя я увидел полицейского с поднятой саблей – на лице его было написано недоумение. Но потом вдруг лицо его исказилось и он ринулся вперед – на нас. Послышались глухие удары (как от выколачивания ковров!), крики, пение смешалось с этими криками. Я видел борьбу за красное знамя, видел, как знакомый студент (член нашего комитета Ченыкаев) изо всех сил бил кого-то древком этого знамени, расчищая себе дорогу.

Сзади нас давила толпа. Первый ряд демонстрантов – я был в первом ряду – прорвался сквозь полицейскую цепь, но казаки сейчас же оттеснили всех нас в соседний переулок (Чернышевский), который примыкал к дому генерал-губернатора. Мельком я заметил на высоком подъезде углового дома, где помещался знаменитый кондитерский магазин Абрикосова, студента, лежавшего на ступенях, – его лицо было рассечено саблей, и по лицу текла кровь, заливавшая белокурые волосы. Фуражки на нем не было. Мне пришлось перепрыгнуть через упавшую впереди меня девушку. Воспоминание об этом долгие годы меня потом мучило, мучает и теперь…