Пережитое. Воспоминания эсера-боевика, члена Петросовета и комиссара Временного правительства

По его просьбе я написал подробный отчет о том, как все произошло, и передал ему – это было несколько листков школьной тетради (имен Оскара и Бориса, впрочем, я в этом отчете, конечно, не назвал; я хорошо помнил наставление Михаила Рафаиловича: «Говорить следует лишь то, что нужно, а не то, что можно»). Таким образом, в его руках оказался донос на меня, написанный моей собственной рукой (или, если угодно, собственноручное признание!). Какую еще более убийственную улику можно было дать против себя? После этого я был дважды арестован, привлекался по другим делам, но никогда не было мне предъявлено обвинения в организации взрыва Московского охранного отделения, за что я, конечно, получил бы по меньшей мере двадцать лет каторги, а вернее, виселицу.

Пока Азеф не был разоблачен, в его молчании не было ничего удивительного: открытое обвинение против меня во взрыве охранного отделения погубило бы не только меня, но и Азефа. А Департамент полиции Азефом, разумеется, дорожил гораздо больше, чем мною. Но почему это обвинение не было предъявлено мне после разоблачения Азефа? Почему он не передал по принадлежности моих злополучных листков? Это, как и многое другое, осталось до сих пор темным в деле Азефа.

Полученные нами сведения о «расстреле» митинга в «Аквариуме» оказались, как это часто в таких случаях бывает, сильно преувеличенными. Вот что там произошло в действительности.

Митинг в «Аквариуме», как и было назначено, открылся в 8 часов вечера. Присутствовало на нем не меньше 5000 человек. Партийные ораторы произносили речи, которые восторженно принимались присутствовавшими. В 9 часов председатель сообщил собранию, что «Аквариум» со всех сторон окружен войсками и что выхода из сада нет. Это известие вызвало в зале волнение, хотя и не очень сильное. Очень многие стали уходить, и им удалось беспрепятственно выбраться – очевидно, солдаты пропускали. Председатель призывал оставшихся спокойно сидеть на местах и, чтобы подбодрить публику, предложил спеть «Марсельезу». Пение вышло далеко не стройное. Продолжали выходить. Осталось около тысячи человек, в том числе вооруженные дружинники, так как теперь на каждом митинге присутствовали дружины для защиты слушателей от возможных нападений черносотенцев.

Собрание спокойно выслушало намеченные три речи – в числе выступавших был и Бунаков, – и в 10 часов митинг был объявлен закрытым. Вышли во двор. Ночь была светлая – только что выпал снег. И было очень тихо. Идут к одним воротам – заперты, к другим и третьим – тоже заперты снаружи. Некоторые передавали: «Пропускают, но обыскивают при выходе». Дружинники и партийные ораторы ушли через заборы и по крышам соседних домов. На дворе было очень холодно. Вернулись в театр. Там уже не было больше электричества. У кого-то нашелся в кармане огарок свечки – его зажгли и открыли прения по вопросу о том, на каких условиях выйти из «Аквариума». Вступать или не вступать в переговоры? Каждая партия высказывала свою точку зрения…

Ведь все это представители правительства, которое мы не признаем… И подчиняться ли обыску? Некоторые высказывают надежду, что утром придут дружинники и освободят. Один из ораторов воскликнул: «Товарищи, если мы тут умрем, завтра даже самые благонамеренные возьмутся за оружие!»

12 часов ночи. «Вы тут ораторствуете, а солдаты уже во дворе!» В зал входят солдаты с ружьями. Без офицера. Они вошли тихо и встали в глубине зала, освещенные зажженной бумагой, которую держали в руках. Из темной половины зала раздались было аплодисменты и приветственные крики: «Солдаты к нам пришли!» Те не шелохнулись. Толпа поняла, что солдаты пришли вовсе не с дружественными намерениями, но все продолжали спокойно сидеть на местах. Кто-то заметил: «Солдаты, пожалуйста, осторожнее с огнем!» Была попытка обратиться к ним с речью, но публика остановила оратора – это, дескать, может восстановить солдат против толпы. Простояв 5—10 минут, солдаты так же молча, как вошли, удалились…

Едва они успели уйти, как в зал уже не вошли, а ворвались другие солдаты с ружьями наперевес – впереди них вбежало несколько пожарных, освещая дорогу керосиновыми факелами. За ними усатый пристав со зверским лицом, грубо бросивший толпе: «Ну! Вон!» Он скомандовал солдатам очистить зал. Часть публики сейчас же подчинилась и стала быстро уходить. Кто медлил, того солдаты выталкивали силой.