Пережитое. Воспоминания эсера-боевика, члена Петросовета и комиссара Временного правительства

Шли митинги. Большие народные митинги были назначены и на 8 декабря. В 5 часов вечера был назначен митинг в театре «Олимпия» на Садовой. Огромный зал залит электричеством. Над эстрадой красуется огромная надпись: «Земля и воля». Театр битком набит народом. Выступают ораторы от социалистов-революционеров и социал-демократов. Они призывают к немедленному выступлению, к вооруженному восстанию. В толпу с эстрады бросают «летучки». Возгласы «Умереть или победить!» встречаются толпой с восторгом.

Публика наэлектризована, но не столько речами ораторов, сколько ожиданием, что вот-вот что-то должно произойти на улице. Оттуда толпа перешла в находившийся неподалеку, тоже на Садовой улице, загородный сад «Аквариум»[42], там вечером должен был состояться новый митинг. И там говорили наши товарищи. От нашей партии там должен был выступить Бунаков. В «Аквариуме» собралось не меньше 5000 человек. Не тронув днем митинга в «Олимпии», полиция, очевидно, решила расправиться с этим собранием.

Поздно вечером мы получили в комитете сведения, что митинг в «Аквариуме» окружен войсками. Затем стали поступать новые и все более тревожные сведения. В «Аквариуме» была наша боевая дружина во главе с ее начальником, Александром Яковлевым (кличка Тарас Гудков) – 20-летним студентом. Дружина решила прорваться сквозь кольцо войск, началась стрельба… Новое сообщение: к «Аквариуму» никого не подпускают близко, там слышны ружейные залпы… Очевидно, собравшихся расстреливают…

Итак, началось! Наши гибнут. Дружинникам, конечно, несдобровать. Но погибнут, разумеется, и все остальные наши товарищи…[43]

Спешно созываем комитет из наличных членов. Двух мнений нет – на удар нужно ответить ударом! Постановлено: на расстрел митинга в «Аквариуме» ответить взрывом охранного отделения. Это поручение дается мне. Два товарища вызываются добровольно выполнить его – оба из числа наших партийных дружинников. Наша химичка, Павла Андреевна, молодая красивая брюнетка с голубыми глазами, берется спешно приготовить две 15-фунтовые бомбы с фитилями – запас динамита у нас был большой. Я уславливаюсь со всеми тремя. Решение принято в 11 часов вечера – мы назначаем друг другу свидание на окраине города в знакомой рабочей квартире на 2 часа ночи.

До глубокой ночи продолжают поступать сведения об «Аквариуме». По одним сведениям, митинг расстрелян (даже к нам оттуда доносятся выстрелы), по другим – некоторым из наших товарищей удалось каким-то чудом через заборы, по крышам, оттуда вырваться. Но никто не знает, что стало с дружинниками, с организаторами митинга, с партийными ораторами, с Гудковым, с Бунаковым…

Ровно в 2 часа ночи я на назначенной квартире. Это маленькая и темная квартира рабочего. Его самого дома нет – нас принимает его жена, которая доверчиво на нас смотрит; за печкой двое детишек – они протирают глаза и с любопытством следят за всем происходящим. Если бомбы взорвутся, то и от них ничего не останется… Оба товарища, предложившие свои услуги в качестве метальщиков бомб, меня уже дожидаются. Оба они еще совсем молоды – между 18 и 20 годами.

Один из них – повыше ростом, художник из Строгановского училища, по имени Оскар, другой – блондин, небольшого роста, с горящими глазами; его зовут Борис, он приказчик галантерейного магазина. На извозчике приезжает наша химичка, Павла Андреевна, – с ней два тяжелых четырехугольных пакета, которые мы осторожно принимаем. Тут же зашиваем их в темный ситец. Каждый снаряд окручен бикфордовым шнуром, рассчитанным на одну-две минуты. Химичка обстоятельно разъясняет, где расположен конец зажигательного шнура, зажечь его можно закуренной папиросой. Бросить снаряд надо как можно дальше от себя, но опасности непосредственного взрыва нет – взорваться он должен только от зажженного фитиля. Мы совместно разрабатываем план. Мы хорошо знаем, где находится охранное отделение – в Гнездниковском переулке на Тверской улице. Я знаю и самое помещение, куда могут быть брошены снаряды: шесть месяцев тому назад, когда я был арестован, меня возили туда на допрос – и я сидел в комнате, матовые окна которой выходили прямо на тротуар, у них не было даже решеток, и окна были низкие; я еще тогда подумал: не убежать ли?.. Таких окон, как я хорошо помнил, было в комнате несколько. Самый дом, примыкавший к дому полицеймейстера, выходившему на Тверской бульвар (там на приеме был убит этим летом нашим товарищем, Петром Куликовским, московский градоначальник граф Шувалов), был старым двухэтажным зданием.