Пережитое

Володя тоже любил меня почти как свою дочь, не делая различий между мною и мальчиками. Вел ли он их в театр или на выставку, в концерт или на прогулку, он никогда не забывал позвать меня, дарил мне на праздники щедрые подарки, высказывал свои соображения по поводу моих нарядов. Когда меня разлучали с папой, он в какой-то степени возмещал мне его отсутствие. Впрочем, он и сам порою исчезал в недрах ЧК. Однако долгое время ему удавалось сравнительно легко выпутываться из подобных неприятностей. Во время дореволюционных ссылок он сдружился с крупными тогда деятелями большевистской партии — И.Т.Смилгой и Н.И.Бухариным, которые до поры до времени выручали его из беды. Поэтому до конца двадцатых годов он бывал дома во много раз больше, чем папа, и только с 1926 года несколько лет находился в ссылке, сначала в Камышлове (под Свердловском), а затем, в 1928–1929 годах, в Туле.

Глава 3. Моя жизнь дома

В общем, несмотря на все трудности и сложности, у меня было счастливое детство; счастливое в том отношении, что я жила среди любивших меня, порядочных и честных людей.

В двадцатые годы, особенно после начала нэпа жизнь нашего дома оставалась, как и до революции, беспорядочной и довольно шумной. Володя был очень общительным человеком, имевшим много друзей, мама с папой — тоже. Почти каждый день в доме бывала разная публика, по большей части деятели уже не существующей меньшевистской партии, все люди интеллигентные и, каждый по-своему, интересные. Иногда же, на дни рождения и праздники, собирались большие, шумные компании, выпивали, ели что бог послал, пели песни под расстроенный рояль, стоявший в столовой. Папа к этому времени надолго выбыл из компании, но мама всегда участвовала в этих празднествах, которые часто длились заполночь. Я же их ненавидела, так как в эти дни нас, детей, рано загоняли спать. Я лежала и не спала, прислушивалась к тому, что делалось за дверью, и чувствовала себя несчастной, так как мне казалось, что мама как бы предает меня, веселясь с гостями. У меня возникало чувство покинутости, заброшенности, и я начинала громко, в известной мере демонстративно плакать. Когда же на мои вопли приходила мама, я не отпускала ее от себя, устраивала истерику, отравляя недолгие минуты веселья и оживления, не часто выпадавшие на долю моей бедной мамы. А ей в это время не исполнилось и сорока лет. В общем, вела я себя по-свински.