Периодическая система

Где Бонино нашел кадмий – мне было неинтересно, возможно, у себя же на фабрике, в одном из цехов; гораздо интереснее было другое: как родилась его история (она действительно его, от начала до конца), но этого я так и не узнал. Мне потом говорили, что он рассказывал свою историю всем подряд, без предъявления вещественного доказательства, зато год от года со все более красочными и все менее правдоподобными деталями. И я, работник отдела обслуживания клиентов, со своими многочисленными служебными и общественными обязательствами, со своим неприятием лжи, завидую его безграничной свободе изобретательства, тому, что, разрушив все преграды, он стал хозяином прошлого, строит его, как хочет, и, облачившись в героические одежды, летит, точно Супермен, через века, меридианы и параллели.

СЕРЕБРО

Размноженные на ротаторе циркуляры обычно отправляют в корзину не читая, но эта бумажка, как я сразу понял, подобной участи не заслуживала. Бумажка представляла собой приглашение на банкет по случаю двадцать пятой годовщины окончания университета. Язык, на котором это приглашение было изложено, заставил меня призадуматься: автор обращался к адресату на ты и демонстративно щеголял траченным молью студенческим жаргоном, словно и не бывало этих двадцати пяти лет. Конец текста невольно вышел комичным: «…в атмосфере возрожденного товарищества отпразднуем нашу серебряную свадьбу с Химией и расскажем друг другу о химических событиях нашей повседневной жизни». Какие еще химические события? Отложение холестерина в наших пятидесятилетних артериях? Мембранное равновесие в наших клеточных мембранах? Кто бы мог быть автором приглашения? Я принялся перебирать в уме двадцать пять или тридцать числящихся в живых коллег – я имею в виду не только выживших, но и не покинувших химию ради других областей деятельности. Прежде всего – долой всех дам: все они матери семейств, все утратили подвижность и ни у кого из них больше нет «событий», о которых следовало бы рассказывать. Затем долой карьеристов и тех, кто сумел сделал карьеру, всевозможных протеже, в том числе тех, кто теперь уже сам оказывает протекцию, – эти не любят сравнивать себя с другими. Долой и неудачников, которые тоже не любят сравнений; на такую встречу жертва судьбы если и явится, то только в надежде на сочувствие и помощь, а уж брать на себя инициативу всех собирать вряд ли станет. Из оставшейся горстки само собой определилось вероятное имя: Черрато, честный, неуклюжий и старательный Черрато, которому жизнь дала так немного и который так немного отдал ей. После войны я изредка встречал его, мы перекидывались на ходу парой слов. Пословица «под лежачий камень вода не течет» – это как раз про него, но неудачником или жертвой судьбы он не был. Неудачник – это тот, кто отправляется в путь и срывается в бездну, кто ставит себе цель, не достигает ее и от этого страдает; а Черрато не ставил себе никакой особой цели, ничем особенно не рисковал, сидел себе дома и наверняка должен был сохранить самые теплые воспоминания о золотых студенческих годах, поскольку все остальные его годы были свинцовыми.

Перспектива такого банкета уже заранее вызывала у меня двойственное чувство; я никак не мог относиться к ней нейтрально, она одновременно притягивала и отталкивала меня, как магнит, поднесенный к стрелке компаса. Мне хотелось и не хотелось туда идти – и то и другое, если как следует посмотреть, по причинам не слишком-то благородным. Мне хотелось туда идти, потому что меня прельщала возможность сравнить себя с другими и увидеть, что я более подвижен и открыт, меньше скован заработком и преклонением перед идолами, и вообще жизнь меньше меня укатала. Мне не хотелось туда идти, потому что я не хотел оказаться человеком одних с ними лет, то есть моих собственных лет, не хотел видеть морщины, седины, боялся memento mori. He хотел подсчитывать присутствующих и отсутствующих и производить несложные вычисления.