27окт.14; в 8.30 – густые (одно густое)облака наверху и сияние на Востоке сквозь пелену, к полудню – бледно-голубое небо с солнцем сквозьтонкую кисею бледную, – даже не облака, а просто очень лёгкая занавесь, договорились с тем человеком «напосле 16-ти» ещё созвониться, у меняфотографии в цифровой зеркалке с кладбища и с чердака вчерашних иощущение «продолжения», но движение уже затихает, будто оно былоложью; вчера, на обратном пути в метро, разные люди впервые в жизнине были похожи на меняк половине четырнадцатого всё бледно-голубое расчерчено следами самолётов белыми, а понизу на Востоке и Юго-Востоке – почти белое, чуть дымчатоевысоким туманом недвижнымветер у памятника Пушкину в 6 вечера,всё тёмно-чёрное, иодежда полисменовтоже, – снега так инетон говорит «этого никто никогда доконца не узнает – настоящий он ужеили нет»и я никогда не узнаю, навсегда лимы попрощались. Нет снега. Плюс 6. Если ничего не утверждать точно, – можно лиизбежать лжи? Теперь, кажется (неточно), не хочется звонить моему другу (аутром звонила, но он не подошёл, – утром ещё точно знала, что хочется звонить) так ли всё и оставить… не знаюне знаю. Если «не знать» (не утверждать точно), то можно ли избежать лжи? —28окт.14; серое сплошное, мятое чуть,в 9 утра; к 10-ти оно чуть выше ичуть светлее. К 15-ти 30-ти – бело-желтоватая рябь наверху мягкая; дывнет движение во мне – несосредоточенное, хаотичное, бесцельное, наверное, неточное,наверное, свободное, и, м. б., свободноеото лжино хорошо ли это? – мне, так, неуютно, —неуютно безо лжи? – без того, что я считала «ложью», – т. е. безкаких-то «светлыхидеалов» (сосредоточенности)значит, «ложь», сдерживаяменя, была благомлгать ради инстинкта самосохранениявряд ли я смогу вернуться к этому29окт.14; в 9-10 утра – рябят облачкав «зените», как скисшее молоко,серо-серебряные, с бледным золотом, а понизу на Юго-Востоке – почти сплошные.Вечером, естественно, приходит ночь.Вечером звоню моему другу, спрашиваю, – нет, он завтра до упора в театре, пнет репетирует, не сможет сходить сомной на выставку. Я передаю ему привет от своего кота, который играл, рассказываю, как он играл; друг говорит «жизнь бьёт ключом?» – я говорю,что мы-то можем удовлетвориться друг другом (и друг замечает, что этозамечательно), а у кота нету знакомых котов; друг говорит «пусть выйдетна улицу» – я говорю «представляю себе… нет, мы домашние…» – друг говорит «ну, да, мы в ответе за тех, кого приручили?» – чуть снасмешкой (нелжёт, знает (неточно), что я не могу житьс ним, потому что коту у него будет плохо), и я не лгу, когда приблизительно понимаю (не лгу себе), что это конецдружбы с моим другом; желаю емусил и удач, он передаёт привет моему отцу, и мы прощаемся; мне спокойно не лгать, даже не «жаль» и не «грустно», только хочется курить и спать,и мой друг знает это;ему, очевидно, хочется тогоже. Мы друзья.30окт.14; в 7 утра, когда убирала закотом (он сделал все «дела») – абсолютно чистоненет чистое небо, рассвет; кполовине одиннадцатого поднимаются с Юго-Востока в зенит, не достигая его, тонкиегоризонтальные полоски облак; солнце белое и яркое, такое яркое, что, конечно, больно смотреть; а небо бледное.Но к 11-ти «тонкие полоски» становятся широким слоем (полупрозрачным) очень маленьких сплошь облачных образований, идущих фронтом, и закрывают солнце; эти комочки – серо-фиолетовые, меж ними, по краю каждого – светлое золото, даже, скотреенет скорее, серебро, я пытаюсь «вернуться» к другумоему, но у меня совсем нет сил,и я даже не рисую, просто пьючайрисовать, сейчас, значило бы солгать,то есть сказать что-то точно иопределённо и твёрдоони точно знают, которыйчас, значит, они лгут;день светлый, сирень на картинке в ежедневнике,плюс 7, кот греется у батареи унет центрального отопления;