Перипетии. Сборник историй

– Дочь стала всем ее несбывшимся, – сказал Клуни. – А мужичок оказался хорошим отцом: когда Кристина родилась, ему было пятьдесят, а теперь – семьдесят пять, и он вполне бодр. Ты ведь поняла за эти три недели, что нет ничего невозможного. Не перебивай, – он жестом остановил Катину попытку возразить. – И что придуманное – это тоже настоящее, чужое – твое и что жизнь – подарок. Кристина хотела узнать о своей маме то, что могла знать только ты. Я ей все дословно передам.

– Но…

– Но ты не сказала, что восхищалась ею? Что, стыдясь дружить с той, которую презирали, все же дружила с ней? Это я тоже скажу. Я опекаю этих двух девушек, да и тебя опекаю, чтоб ты знала – всякое испытание, от которого бежишь, все равно настигнет, так что, считай, уже все позади.

Катя невольно бросила взгляд на себя – пустое место, чистый голос:

– Почему Кристина не спросила про Элен у меня?

– Нельзя. Есть вещи, которые нельзя передавать прямо. Как соль. Вспомни, как «невидный мужичок» звонил тебе после смерти Лены, просил присмотреть за дочерью.

– Верно. Я об этом только сейчас вспомнила.

– Но ты отказалась.

– Естественно. Это что ж значило – выйти замуж за мужичка, что ли? Даже не помню, как его зовут. Я его и видела пару раз всего.

– Ну вот. А он помыкался-помыкался, да и нашел няню. Или новую маму. У нее тоже была маленькая девочка, ровесница Кристины. И она воспитала обеих. Так что они, считай, сестры, Кристина и Евдокия, Дуся. Их обеих ты у нас и встретила.

– Надо же. А почему они все время хохотали?

– Суок дала им веселящий напиток. Грустные девушки, в некотором смысле тоже невидимые, живут как неразлучные близнецы, остальной мир они для себя похоронили вместе со своими родителями. У Кристины умерла мать, а Евдокия никогда не видела отца. Он грек. Уехал от ее матери, когда Дуся еще не родилась. Мать ее звали Инной, недавно она скончалась. И Дуся решила найти отца. И когда ты его увидишь, передай ему вот эту фотографию Инны и Дусину визитку.

– Как? – оторопел грек. – Инна?

Я достала из сумки конверт с визитной карточкой и фотографией и передала его греку. Он долго рассматривал фото, молчал, кряхтел, а потом сказал, что я его благодетельница и гостья навеки.

– Завтра улечу, – сказала я.

– Погоди, – пытался сосредоточиться грек, – так Катя Ворона – это ты?

– Конечно, только я уже никакая не Ворона. Эта история благополучно завершилась.

– Да погоди ты! Я в результате ничего не понял. Кроме того, что Евдокия – моя копия. Моя дочь, так вот вдруг, Дуся.

Пока грек переваривал свалившуюся на него новость, я съела всю долму, потому что голова уже начала кружиться от вина. Грузинистая, вспомнила я, как тогда определила для себя незнакомую и совершенно постороннюю мне Дусю. А она эллинская. И совсем не посторонняя: именно я сыграла в ее жизни ключевую роль, о том не догадываясь. Когда «невидный мужичок» попросил меня присмотреть за Кристиной, я не просто отказалась, но через знакомых нашла телефон женщины, искавшей приюта и заработка, ее-то, Инну, он и взял няней. Так Кристина обрела названную сестру, Дусю, а Дуся спустя четверть века – отца. Все, что от нас требуется в жизни, – сочинить свою историю. Элен-Лена сочинила ее отчасти и для меня.

– Вот, – вздохнула я, – благодаря доктору Женгу у вас теперь есть дочь.

– А этот доктор Женг – он что, существует?

– Конечно, и продолжает заниматься невидимостью. Возможно, он предвестник того, что в конце концов все исчезнет. Но пока не исчезло, надо этим пользоваться. Я как-то подумала, что никогда не хотела казаться, выглядеть. Мечтала быть невидимой, а для этого, как выяснилось, надо уйти в пещеру. Но тогда исчезает небо, вы больше не смотрите друг на друга.

Мы с греком вышли на улицу, и он, прижав к груди фотографию, поднял голову на быстро темнеющее небо.

Живущих незаметно, невидимо, большинство, подумала я. Мы ухитряемся проворонить все бесконечное разнообразие, которое нам подарено. И возразила себе вслух:

– Зато пещера спасает от хищников – невидимость, в сущности, удобна, когда видимый мир рушится. Одни рушат, другие отступают. И те и другие – орудия рока, вашего, древнегреческого. Он нам ставит на вид.

Два вида пустыни

Из своего окна, а тем более с обзорной площадки балкона, я вижу все, то есть Москву в бесконечной смене ее декораций – от церкви, где венчался Пушкин и у которой недавно выросла колокольня, до «книжек» Нового Арбата, проложенного в моем раннем детстве. Москва ведь – это театр архитектуры, где каждый год старые декорации убираются, новые ставятся.